На свежем воздухе сразу стало полегче.
— Куда это я забрел? И как вы нашли меня? — удивился он.
— Очень просто, — объяснил Нарсежак. — Я забеспокоился, взял извозчика и поехал к Никишиным. Вы ведь с ними подружились, куда бы вы еще могли пойти?
— А Верочка сразу догадалась, что вы… то есть куда вы могли пойти… — Никишин смешался. — Что вы где-то здесь, поблизости…
— …поблизости от «Метрополя», — завершил Нарсежак. — Умница она, и с характером.
Верочка отошла чуть в сторону и отвернулась.
Давыдов смотрел на ее прямые плечи, на ровную спину — спину девушки, от которой с детства требовали идеальной осанки. А вот лица не видел. Может, и хорошо, что не видел — по щекам Верочки текли слезы.
Она догадалась, что Давыдов пошел к «Метрополю». Что за странное озарение?..
Вдруг он вспомнил: Верочка слышала его веселый утренний разговор с Элис и все поняла: эти двое были очень счастливы в гостинице «Метрополь»…
— Никишин, поймайте извозчика, — велел Нарсежак. — Надо скорее вернуться домой. Там и телефонограмму-то принять некому.
Давыдов позволил усадить себя в пролетку. Рядом сел Федор. Верочка вдруг отказалась ехать, и брат остался с ней.
Четверть часа спустя Давыдов уже сидел возле телефонного аппарата. А еще через пять минут услышал голос Голицына:
— Денис, ну, где же ты пропадаешь?! Немедленно, срочно в Петербург! Это — приказ.
— С каких пор ты мне приказываешь?
— Чудак, не мой приказ! Такова воля Его Императорского Величества. Ты успеваешь на ночной поезд. Ничего лишнего не бери, у меня все найдется. Только парадный мундир, слышишь? С вокзала — сразу ко мне! Аудиенция, понимаешь?.. Аудиенция! Ну, не будем тратить зря время. Жду!
1913 год. Май. Санкт-Петербург
Давид Долматовский сидел в «Северной Звезде» за великолепно накрытым столом и ждал. Поигрывали в электрическом свете точеные грани хрустальных рюмок и графина, наполненного темно-янтарным коллекционным шустовским коньяком. Серебрилось блюдо с припущенной в белом вине севрюгой. Отдельно лоснились в вазочках маринованные белые грибы с зеленью базилика и кубики пармезана, политые подогретым медом. У рояля две певицы ангельскими голосами пели итальянскую баркаролу. Долматовский слушал придирчиво — он эту баркаролу любил и немного ревновал: ну как какие-то девчонки споют лучше, чем он сам?
Сидевшие в зале дамы и девицы с интересом поглядывали на Долматовского. Еще бы! Общий любимец, лучший баритон, какой только можно вообразить. Долматовский прятался от взглядов за распахнутыми газетными страницами, потому и пропустил появление друзей.
Голицын, подойдя, похлопал его по плечу.
— Ну, что? — спросил Давид. — Какой сосуд готовить для обмывания?
— Большую крестильную купель! Обмываем двух Анн второй степени! — Голицын торжественно взмахнул руками. — И поздравь меня с полковником, а Дениса Николаевича — с подполковником.
— Так ты через чин, что ли, прыгнул?
— Ну, не совсем. Больше месяца в подполковниках проходил. А вчера личным распоряжением Его Императорского Величества получил два «чистых» просвета[35]. Денис, что ты стоишь, садись вот сюда, а я — визави.
Давыдов покорно сел.
Безумный день, день его величайшего торжества, вверг Дениса в отрешенное состояние. Казалось, сама судьба щедро вознаграждает за утрату, но должно было пройти время. Нельзя же так — и утраты, и награды разом! Время, чтобы осознать: эта женщина ему не принадлежала, а потерять то, что не твое, кажется, невозможно…
Долматовский с любопытством глядел на Дениса. Он знал этого офицера — не так хорошо, как Голицына, но достаточно для уважения. И он, настоящий артист, тонко настроенный и чуткий, понимал: с Давыдовым неладно.
Собственно, и Голицын это прекрасно понимал. Но он более трезво смотрел на жизнь. И полагал, что нянчиться с боевым офицером, как с больным младенцем, — даже как-то оскорбительно для него. Опять же — аудиенция. Опять же — новый чин и орден…
Андрей, приосанившись, обвел взглядом ресторанный зал. Сколько же тут красивых женщин и девиц! И все взгляды обращены к столику, где сидят артист Долматовский, подполковник Давыдов и полковник Голицын.
