Любовница архимандрита Феогена Мариша вернулась к лихой жизни, в которой пыталась когда-то покаяться в монастыре.
Наркоманка и воровская наводчица, Мариша по своему резкому характеру сумела с «наркотой» завязать, отбилась от подельников-блатарей и, оказавшись в монастыре, приложила все силы души, чтобы стать новым человеком. Возможно, ей бы удалось окончательно погасить одержимость и состариться в стенах обители, если б не появился в них Феоген. Его сальное лицо, бегающие глаза, настойчиво останавливающиеся на ней, вновь разбудили в новоиспеченной монашке то, что заставило Маришу в юности сдаться ласковым мужчинам, а потом братве.
Вызывающей красоты было Маришино тело и жгучей девичья жажда, чтобы ценили ее плоть. Когда великолепие Мариши было признано, она пошла по рукам, гася свое разочарование наркотиками. Из-за них Мариша связалась с блатными, сначала за дозы торгуя «наркотой», позже став наводчицей. И все-таки сумела к монастырю повернуть свою жизнь, да растаяла там под вожделенными взорами нового духовника.
Полной решимости на монашескую судьбу у Мариши, наверное, никогда и не было. Она сама начала поддразнивать Феогена на исповедях. Потом увлеклась, мешая явь с секс-грезами, проговаривая трепещущему монаху якобы свои сны. Феоген охотно поддался.
Выгнанная из монастыря, она вернулась в Москву, сделала аборт, окончательно ожесточившись на жизнь, где Бог не ласкает, а крушит испытаниями. Первое время, работая продавщицей по случаю, о наркотиках не вспоминала. Хозяин очередного ларька стал добиваться от нее сожительства. Мариша, все еще веря, что ее за обворожительную плоть можно вечно любить, согласилась. А коммерсант вскоре нашел другую, и снова были безработица, безденежье, тоска.
Бывшая монахиня знала, что Бог дает посильный крест, но показалось, что невмоготу, и опять взялась за наркотики. Оплачивать их можно было лишь криминалом. Намазала губы, натянула мини-юбку, поехала сдаваться давно знакомой востряковской братве.
Из старых знакомцев этой группировки южной окраины столицы она разыскала лишь Сверчка. Поубивало одних, размело по лагерям других, но Сверчок, кряжистый мужик с угрюмыми глазами-"караулками", вольно гулял и выбился в «быки». Уцелел, возможно, потому, что заматерел с юности, когда немало отсидел, сорвав голос на ярых морозах где-то на северных зонах. Был он хрипат, и, наверное, в насмешку присвоили ему кличку Сверчок.
Сверчок Марише обрадовался, он еще в прежние времена домогался ее, но она предпочитала более крутых братков. Когда Мариша исчезла из поля зрения востряковских в монастырь и бригадиры постановили бритвой «испортить ей карточку», Сверчок бескорыстно даже «отмазывал» девицу перед паханами. Теперь он пригласил ее в роскошный ресторанчик в центре Москвы, где после шампанского они разговорились.
— Наш кабак, — с гордостью сообщил Сверчок, окидывая хозяйским взглядом апартаменты.
— Круто братва поднялась, — вторила ему Мариша, переходя на позабытый жаргон.
— Многих, Маришка, на Москве уж не увидишь, — суживая в щель свои «караулки», хрипел Сверчок.
— Незнамо как рада, что именно ты живой.
— Чего лепишь? — целил Сверчок в нее глаза. — Раньше по-другому куликала.
— То раньше, — вроде бы случайно поправляла тугой бюст Мариша, — один ты из старых кентов для меня остался. Помоги снова на дело встать.
— Во-он что? — тряхнул белесым чубчиком Сверчок. — А когда когти рвала, думала ль, что ответ придется держать? Ведь на тебе дела были.
— В беду я попала, — врала Мариша. — Рак у меня доктора признали. Собралась помирать, никому о том не захотела сказать. Подалась в деревню, у меня там мама. И бабушка одна болезнь мою заговорила. Долго оклемывалась. Только сейчас, гляди, прежняя стала. Сразу в Москву приехала, взялась братков искать.
— Сиськи у тебя в норме, — одобрительно заметил Сверчок. — А вот рак ли был иль ты под кого-то раком встала, не ведаю. Твой фарт, что никого из тех бригадиров, какие хотели тебя проучить, на нашей грядке ныне уж нету.
— Поможешь мне, брат? — спросила Мариша.
— Поглядим, — задумчиво произнес Сверчок.
