», Мумик хитрил и записывал Бойберик вместо Тель-Авив, и менял Хайфу на Касриловку, и Кармель был волшебной Еврейской горой, а Иерусалим — Егупецом, и Мумик проводил тонкие линии карандашом, как командир на боевой карте: Менахем-Мендл отправляется отсюда сюда, приезжает из Одессы в Егупец и Жмеринку, а Менахем Тевье разъезжает себе по лесам на своей кляче, а Иордан — это река Асан, и считалось, что каждый год она пожирает очередную жертву, пока не утонул сын
ребе, и
ребе проклял реку, и она сузилась до ручья, а вместо горы Тавор Мумик записал
Аголдене бергл, мелко-мелко нарисовал бочки с золотом, которые зарыл в ней шведский король, удирая от русских, а на горе Арбель нарисовал маленькую пещеру вроде той, что была на горе у маминого местечка Булыхов, и говорили, будто страшный разбойник Довбуш вырыл в скалах небольшую пещеру, чтоб прятаться там и замышлять свои налеты. У Мумика была куча идей…
(1986)
Иегуда Амихай
Не ныне и не здесь
Отрывки из романа
Перевод с иврита Зои Копельман
«Он же заметил однажды череп, плывущий по воде и сказал о нем: За то, что ты топил, утопили тебя, но и утопившие тебя будут в конце концов потоплены».
Мишна, Авот (3,6)
…Я видел сон. И было в том сне: вот я в Вайнбурге, городе, где родился. Звонят в церквах колокола. Я встал с места, где сидел, и оказался большим и взрослым, каким не был в детстве. Странное желание во что бы то ни стало купить новые туфли погнало меня из дому. Когда я выходил из квартиры, меня окликнула моя жена Рут и сказала, что в кухне засорилась раковина. Но я все равно ушел и очутился на изысканной улице, освещенной разноцветными лампочками по случаю скорого Рождества. Я никогда не покупал себе туфель сам. Когда я был ребенком, со мной ходила мать, а теперь со мной ходит жена (я имею обыкновение покупать обувь так, чтобы ноге сразу было удобно; по прошествии нескольких дней всегда оказывается, что туфли мне велики). У входа в мой дом, который вновь оказался моим иерусалимским домом, играли девочки. Этот мой дом опирается на три столба, словно голова человека, который в задумчивости подпер щеки обеими руками.
Маленькая Рут тоже играла там. Я сказал ей, что это невозможно, ведь я уже взрослый, а ее сожгли в страшных печах. Но она все равно скакала следом, как маленькая девочка, пока мы вновь не очутились на изысканной улице, освещенной разноцветными лампочками и похожей на улицу в Вайнбурге.
Мы вошли в обувной магазин. Я сказал ей: «Ты лучше выйди. Не то мы будем спорить из-за каждой пары туфель, которую я возьму в руки». Тут появилась моя мать и дала нам кисленькие леденцы. Она всегда говорит кислые леденцы хорошо утоляют жажду в походе! Я примерял туфель за туфлем, а маленькая Рут сидела напротив, и выражение лица у нее было сурово, как у ангела. Ее отец, местный раввин, доктор Манхейм, стоял на приставной лестнице, как всегда одетый в свой черный суконный костюм и накрытый талесом с замысловатым и тяжелым серебряным шитьем. Он стоял так, будто собирался проповедовать в синагоге. Я прохаживался взад-вперед по мягкому коврику, чтобы опробовать туфли. Неожиданно Рут сказала: «Всегда ты хочешь, чтобы тебе было удобно. Лишь бы только не жало. Ты даже жену себе подыскал с таким же именем, как у меня. Чтоб тебе было легко и удобно». В результате на ногах у меня оказались сандалии, да и те вдруг превратились в желтые тесемки.
