— Джоанна, пойдем с нами пить чай. Мы все в главной комнате отдыха. Папа, мама и Гил.
— Э-э, я не думаю… — меньше всего сейчас мне хотелось встретиться со всей семьей. Больше, чем когда-либо, я боялась оказаться рядом с Эдвардом Верритоном.
— Но я прошу тебя. Это ужасно. Папа все еще сердится или вроде того. И он не купил мне куклу. Он всегда покупал мне куклу. Но теперь мне все равно.
Она настойчиво тянула меня за руку, и другого выхода, кажется, не было. Мы пошли в большую комнату отдыха, где кроме Верритонов сидело много других семей. Эдвард Верритон встал и подвинул мне стул. Лицо его было бледно и искажено. «Краше в гроб кладут», — пронеслось у меня в голове, но он заговорил совершенно обычным голосом:
— Я слышал, вы все промокли вдребезги. Действительно что-то невообразимое. Эконом говорит, он никогда ничего подобного не видел. Но офицеры и команда блестяще со всем справились.
Мне стало ужасно не по себе, когда пришлось сесть напротив него, но я как-то справилась с собой и принялась рассказывать о наших приключениях, стараясь при этом производить впечатление чуточку легкомысленной и невежественной девицы.
А потом начала нервно болтать Кенди.
— Я сидела в луже и вода текла мне за шиворот. Разве это не кошмар? А потом у меня началась морская болезнь и Джоанна держала меня. А потом мне стало лучше и там была леди, которая знакома с Джоанной.
— Мало ли кто знает Джоанну, — сказала ее мама. Она озабоченно смотрела на дочь и, видимо, отдавала себе отчет, в каком та находится нервном напряжении.
У меня упало сердце. Я лихорадочно соображала, что лучше: разлить чай или притвориться, что у меня обморок.
— Эта леди, она раньше не видела Джоанну. Она из второго класса, — Кенди удалось вложить в последние слова немало презрения. — Она в очках, и у нее нос крючком. И она сказала, что Джоанна делает большие успехи. О чем это она, Джоанна? Об Оксфорде? А разве ты говорила по-итальянски в Неаполе? Мы ни разу не слышали, а стюард, между прочим, итальянец.
Я расплескала чай на блюдце и почувствовала, что лицо мое полыхает. Эдвард Верритон даже не смотрел в нашу сторону — его глубоко посаженные глаза ничего не выражали, но могла ли я быть уверена, что он не слышал? Кенди говорила громко, почти кричала.
— Она… она ошиблась. Она кого-то другого имела в виду. Она была учительницей в моей старой школе, и там была еще одна Джоанна. Джоанна Смит. Но я не успела сказать… объяснить, потому что мы вылезли из шлюпки.
В этот момент, слава богу, за соседним столиком появились Крейги. Они сразу завели с нами разговор и стали рассказывать о своих приключениях. Постепенно биение моего сердца вошло в нормальный ритм и я несколько успокоилась. Я сказала себе, что, может быть, ничего страшного и не произошло. Может быть, Эдвард Верритон думал о чем-то своем и не слышал. Сейчас он беседовал с мистером Крейгом, и я бы сказала, что это стоило ему определенных усилий.
Но какое поразительное невезение, что мисс Менкрофт оказалась именно в нашей шлюпке. Мир действительно тесен, но все-таки пассажиры первого и второго классов почти не общались друг с другом. Я буквально молилась, чтобы она, в нарушение всех традиций, не отправилась искать меня или чтобы не столкнуться с ней, чего доброго, в Гибралтаре или Лиссабоне. Хотя к тому времени это может уже ничего не значить. Дядя Рональд уже получит мое письмо. Разумеется, они что-нибудь придумают!
Я попробовала убедить себя, что не все потеряно, но мной овладело чувство страшной незащищенности. Опасность подстерегала меня повсюду.
К концу дня дождь перестал совсем и появились проблески солнечного света. К семи часам, когда наступили сумерки, обнесенный стеной город осветился огнями.
С того времени, когда я под дождем гуляла по Плача, прошло сто лет.
Мы должны были отплыть в семь, но когда я, уложив детей спать, поднялась на палубу около половины девятого, мы по-прежнему стояли на якоре и матросы поднимали на борт последние шлюпки. У них что-то заклинило, и крики их далеко слышны были в неподвижном воздухе.
Около девяти, когда мы все были в танцзале, Джеймс предложил:
