Похоже, мой ответ не удовлетворил его. Он поколебался, откашлялся и сказал:
— Вы всего-навсего юная девушка, и я полагаю… Вам нравится мистер Верритон?
— Ну, знаете… — я изо всех сил старалась выглядеть ужасно озадаченной: — По-моему, он очень милый. Он… Почему он не должен мне нравиться? Он очень красивый, разве нет?
Он сердито хрюкнул.
— Кажется, ни одна молодая девушка не может устоять перед красивым лицом. Ничего страшного, моя дорогая. Мне просто было любопытно.
А почему ему было любопытно? Я задавала себе этот вопрос, возвращаясь на пароход. Он что, вздумал ухаживать за миссис Верритон? Или подозревает в чем-то ее мужа, может, даже знает о нем что-то? Может, имеет смысл рассказать ему все и попросить помочь? Нет, лучше не надо. Во всяком случае, я боялась доверять ему.
Я вернулась на пароход, когда ланч уже заканчивался, и больше не сходила на берег. Кенди перегрелась на солнце; у нее болела голова и она капризничала. Поэтому остаток дня я провела читая для нее вслух в прохладной каюте.
Я все время была как на иголках. За стеной лежала неаполитанская кукла Кенди, и мне надо было как-нибудь взглянуть на нее. Но хотя миссис Верритон выходила к ланчу, сейчас она снова легла отдохнуть. Днем у меня не было шансов попасть в каюту. Поэтому я буквально молилась, чтобы она встала к ужину; это была моя единственная возможность.
В пять часов мы отплыли, но не распрощались с Италией окончательно, потому что следующим утром должны были еще пройти через Мессинский пролив. Когда пароход медленно отваливал от пристани, дети, Чарльз и я стояли на палубе.
Восхитительно было снова очутиться рядом с Чарльзом, но я испытывала какое-то странное отдаление от него. Груз страшных подозрений тяжким бременем лег мне на плечи. Ко всему прочему добавилась еще одна неприятность. В течение дня Эдвард Верритон дважды заходил проведать Кенди, и мне показалось, что в его поведении по отношению ко мне произошла какая-то перемена. Раз я поймала на себе его недоверчивый взгляд, и у меня мороз пробежал по коже. Наверное, он пытался понять, возбудили ли события сегодняшней ночи у меня какие-нибудь подозрения.
Пароход начинал казаться мне тюрьмой, хотя меня и утешало немного то, что мы выходим в море и жизнь возвращается в свою колею — снова завтраки, обеды и ужины в положенное время и за своим столиком, снова привычные занятия и развлечения.
Мы проплывали мимо романтичных берегов острова Капри; все были в замечательном настроении и казались очень довольными. Все, но не я.
— Джоанна перегрелась на солнце, — заметила Мэри.
— Нет, я люблю солнце, — ответила я.
— Тогда почему у тебя такой хмурый вид? — беспечно спросила она.
— Я… я надеюсь, это только вид.
Она рассмеялась. Мы с Чарльзом переглянулись; он улыбался. Но немного погодя он спросил тихо:
— Что, в самом деле, случилось, Джоанна?
— Ничего, — ответила я. — Все в порядке.
Но, разумеется, все было как раз не в порядке. Я была страшно напугана. Мне не давала покоя мысль о том, что я должна сделать вечером.
Я мало ела за ужином и поторопилась уложить детей в постель. К счастью, они были очень сонные и сами хотели поскорее лечь спать. По пути к ним в каюту мы встретили их отца и мать, они спускались вниз к ужину. Я вздохнула с облегчением, но поняла, что нужно действовать скорее.
Я уложила детей и пожелала им спокойной ночи. Потом оставила их и, сделав несколько шагов по коридору, оказалась у двери в каюту Верритонов. Сердце у меня ужасно билось, когда я закрыла за собой дверь и тихо заперла ее на задвижку. Так же тихо я заперла и дверь в смежную каюту.
Здесь все было приготовлено для отхода ко сну, и я решила, что никто не должен мне помешать. В первый раз за все это время мне было так страшно. Я стояла в центре большой каюты и озиралась вокруг. Куда же он мог деть куклу? Два небольших дорожных чемодана стояли рядом друг с другом с откинутыми крышками. Они были полупустые; никакой куклы в них не было.
Еще там стояли два шкафа — дверцы их, как мне показалось, открывались со страшным скрипом. В каждом на верхней полке лежал спасательный жилет. И тут сердце у меня екнуло, потому что во втором шкафу, рядом со спасательным жилетом и немного за ним, была небрежно засунута коробка, обернутая в коричневую бумагу. Она выглядела совершенно невинно. Наверное, ее положили так высоко, чтобы Кенди не смогла дотянуться.
