Каминные часы — их преподнес матери Люсьен на последнее Рождество, которое они встречали всей семьей. Каминная полка работы Иниго Джонса, на которой стояли молитвенники Памелы и ее знаменитые четки из розового хрусталя, оправленного в серебро, которые, как она уверяла, благословил сам Папа.
Здесь было еще много другого, однако Люсьен больше не в состоянии был смотреть на эти вещи, выставленные лицемерным Эдмундом. Внезапный приступ холодной ярости вытеснил из его рассудка все воспоминания и способность соображать. Он загорелся желанием сейчас же отомстить бывшему мужу своей матери.
Он сделал еще три шага в глубь комнаты и заговорил, обращаясь к бархатному пологу:
— Твоя возлюбленная супруга сказала мне, что ты расположился в южном крыле, Эдмунд, но я и подумать не мог, что тебе придет в голову устроить здесь гробницу. Какая сентиментальность.
Сквозь занавеси до него донесся стон, и появилась Кэт Харвей, не сводившая с него глаз: ее прекрасное лицо побледнело от гнева, серые глаза сверкали. Какая колючая баба! Мелани назвала ее, тупой, вспомнил он, ненавидя за преданность Эдмунду. Но Мелани просто не удосужилась заметить ее истинную натуру, занятая исключительно своей бело-розовой красотой. В противном случае Кэт Харвей уже давно на полсотни миль не дозволено было бы приближаться к Тремэйн-Корту.
— Вы несчастный дурень, Люсьен Тремэйн, — тихо, значительно проговорила Кэт.
Ее откровенное высказывание привело его в восторг: стало быть, он уже успел ранить. Теперь-то Эдмунд вряд ли так же уверен, что все еще хочет видеть Памелиного сына.
— Так, значит, теперь я дурень? Ах, как эта грубость могла бы ранить меня, мисс Харвей, — язвительно отвечал он, — если бы только меня интересовало ваше мнение. Коль скоро это не так, то прочь с дороги. Я явился сюда, чтобы повидаться… — он выдержал паузу для будущего эффекта, — с вашим хозяином.
И он подался влево. Она за ним. Он — вправо, то же сделала и она. Он приостановился, иронически приподняв бровь. Эдмунду повезло, он обзавелся настоящим драконом, охраняющим его. Неужели она на самом деле полагает, что этот человек достоин защиты? Какая жалость. Кэт Харвей сильно упала в его глазах.
— Вы начинаете раздражать меня, дорогая, и вызываете на грубость.
Ее подбородок воинственно задрался, и она отчеканила сквозь зубы:
— Раздражение — слишком мягкое слово, чтобы определить мое отношение к вам, мистер Тремэйн. Тем не менее меня бы совершенно не волновало, сколько вам угодно будет торчать в этой комнате, выставляя себя полным ослом, если бы не необходимость заботиться о моем пациенте. Как я уже писала вам, Эдмунд тяжело болен, а весть о вашем визите чересчур взволновала его. Если вы не можете вести себя хотя бы воспитанно — я предлагаю вам немедленно убраться отсюда.
Люсьен заметил, как у нее невольно руки сжались в кулаки. Казалось, она вот-вот ударит его, защищая своего хозяина.
— Пожалуй, мне стоит познакомить вас с моим слугой, Хоукинсом, — заметил он, искренне пораженный. — Вы с ним два сапога пара. Пожалуйста, простите мою бестактность. Возможно, я несколько растерялся после этого трогательного свидания.
С большой неохотой он постарался изобразить на лице нечто вроде раскаяния. Кэт еще с минуту прожигала его взглядом, но все же отступила, напомнив:
— Не задерживайтесь надолго. Эдмунд моментально устает.
— Ваша учтивость, мисс Харвей, просто валит меня с ног. — Он элегантно шаркнул ножкой и взмахнул платком. Краем глаза он проследил, чтобы она вышла из комнаты, не сомневаясь, что не уйдет далеко от двери, которую она явно намеренно оставила приоткрытой. Люсьен пообещал про себя отплатить ей за такую наглость.
Ухмылка Люсьена исчезла, когда эти мысли вернулись к тому, что предстояло сделать: давно назревшую, без конца откладываемую, желанную и в то же время чем-то страшную для него стычку с Эдмундом.
Он все еще стоял в нерешительности, стараясь вызвать в себе тот подъем, который, как ему казалось, должен прийти в этот момент. Человек, лежащий за этими занавесками, унизил Люсьена, предал его, подавил и его рассудок, и его волю.
