Кэт не считала, что она жестока. Однако она уже давно уяснила, что если быть менее чувствительной, жизнь становится намного легче. Она скользнула под одеяло, вздрагивая от холода, дунула на свечной огарок, который тайком вынесла из гостиной, и тут же погрузилась в глубокий, спокойный сон.
На шестой день Нового года Мелани Тремэйн металась по плюшевому ковру в своей бело-розовой спальне, заламывая в отчаянии руки. Она была практически обнаженной, лишь в одной ночной сорочке, которая развевалась на ней и не закрывала ни темных сосков, ни золотистого пушка в том месте, где сходились бедра. Она была превосходна, и прекрасно это сознавала. Но кроме этого она еще и была голодна. Ужасно голодна.
Она встала перед окном, подхватила груди руками и принялась теребить свои соски, прислушиваясь к волнам возбуждения и желания, распространявшимся от этих маленьких напрягшихся бугорков вниз по телу — к жаждавшему любви лону.
— Боже мой, Мойна, прошел уже почти целый месяц. Он уже давно должен был поправиться. Когда я смогу пойти к нему? Я так хочу его, что скоро сойду с ума!
— А с чего это вы взяли, что он вас захочет? — Хриплый хохот служанки донесся из дальнего угла комнаты. — Вы ж теперь евонная мачеха — или забыли?
Возбуждение пропало, оставив в теле ноющую пустоту. Руки Мелани повисли, и она захныкала, внезапно помрачнев:
— Но ведь я не виновата, Мойна. Я знаю, что смогла бы все объяснить Люсьену, если бы только осталась с ним наедине. Ах, остаться наедине! Эдмунд хватает меня за пятки, как щенок или тюремщик. Как ты думаешь, он ничего не заподозрил? Он стал удивительно упрямым в последние недели. И что мне теперь делать?
Мойна еще раз взболтала темный настой, который готовила на маленьком столике, а потом постучала серебряной ложечкой по краю хрустального бокала в знак того, что питье готово.
— Вам надо позабыть на время про мастера Люсьена, дорогуша, вот и все. Очень уж вы спешите. Этак его и убить недолго. Почему бы вам не отправиться к старикану и не рассказать ему обо всем, что вы тут натворили с моими детками? Тогда он, наверное, прижмет к груди мастера Люсьена и вышвырнет вас на улицу. Вот будет потеха.
Сощурив горевшие злобой глаза, Мелани метнулась к ней и схватила бокал:
— А ты мерзкая старуха! Ты была бы рада, если бы Эдмунд обо всем узнал, верно? Но не забудь, что тогда тебе придется рассказать ему и про свое участие в спектакле, который мы до сих пор играем. И не пытайся одурачить меня намеками на своих «деток». Я не верю! Да, Мойна, я расскажу ему, что ты сделала, чтобы удержаться в доме. А когда тебе придется убраться из твоего любимого Тремэйн-Корта, ты заболеешь и сдохнешь под забором. — Мелани наклонялась все ниже, пока не оказалась со старухой нос к носу, а потом злорадно улыбнулась: — Не будет ли это потехой, ты, сука?
Выпрямившись, она посмотрела бокал на свет.
Приступ раздражения прошел, в ней снова вспыхнуло желание.
— Ты уверена, что это именно то, чего хочет Мелли? Она вся стянута в узел, ей нужно расслабиться.
— Разве я когда-нибудь ее подводила? — отвечала Мойна, осторожно опуская свое тощее, хрупкое тело в кресло и не сводя пронзительного взгляда со своей молодой хозяйки.
— Не подводила, Мойна? Но я ведь все еще не с Люсьеном. — Мелани прошла к кровати, осторожно поставила бокал на низенький столик, а потом скинула свое полупрозрачное неглиже и с помощью приставной скамеечки вскарабкалась на высокую пышную кровать. — Это должно сработать лучше, старуха, — сказала она, и в ее голосе послышались нотки былого гнева, так как похоть снова охватила ее, — или я откручу тебе нос. Я даю тебе день, чтобы составить новый рецепт, но учти, что я не могу ждать вечно.
Говоря это, она взяла бокал обеими руками и залпом осушила его до капли. Она посмотрела на Мойну, и это согбенное изможденное существо вызвало в ней отвращение, как вообще физические недостатки.
— Подай мне Меллиного любимца, а потом убирайся. Меня тошнит от твоего вида.
— Это сработает, — пробурчала тихонько Мойна, но не настолько тихо, чтобы хозяйка не расслышала ее. — Это сработает. Может статься, даже лучше, чем вам бы того хотелось.
