С северо-запада наползала туча, и рваные ее края, подобно щупальцам, тянулись к лику луны, застилая его, и луна проглядывала теперь лишь изредка в просветы тучи. Капитан быстро бегал взад-вперед, неожиданно заметил меня, все еще маячившего рядом и, резко обернувшись в мою сторону, настоятельно попросил меня спуститься вниз – так будет лучше. Нет нужды говорить, что эти слова только усилили мою решимость оставаться на палубе.
Думаю, что после этого он забыл о моем присутствии. Он стоял, опершись о гакаборт и вглядываясь в необозримую заснеженную даль, часть которой была сокрыта тьмой, в то время как другая мерцала в лунном свете. Несколько раз я замечал по его движениям, что он словно обращается к кому-то, а однажды до меня донеслась короткая фраза, которую он пробормотал и из которой я уловил лишь одно слово: «готов». Должен сказать, что я испытывал какое-то жуткое чувство, следя за его высокой фигурой, смутно видневшейся в темноте. Я не мог отделаться от ощущения, что он пришел на свидание. Но с кем? Сопоставив факты, я стал подозревать нечто, но оказался совершенно не готовым к тому, что произошло потом.
По внезапной перемене в нем, по его волнению, я вдруг понял, что он что-то увидел. Я тихонько приблизился и встал за его спиной. Он с жадностью и вопросительно вглядывался в туманный завиток, быстро летевший вровень с судном. Это было воздушное нечто, не имевшее определенной формы, то более, то менее видимое, в зависимости от освещения. Луну в этот момент закрыл тонкий, как лепесток анемона, облачный покров.
«Иду, иду, детка!» – вскричал капитан, голосом, полным неизъяснимой нежности и сострадания, – так утешают любимого человека, даруя ему что-то долгожданное, бесконечно желанное.
Все дальнейшее произошло мгновенно, и я не нашел в себе сил помешать этому. В одну секунду он вспрыгнул на фальшборт и в следующую – уже был на льду, почти у ног бледной туманной фигуры. Он простер руки, словно желая что-то схватить, обнять, и ринулся во тьму с распахнутыми для объятия руками, выкрикивая слова нежного привета. Я стоял неподвижно, окаменев, и напрягал глаза вслед удалявшейся во тьму фигуре. Я был уверен, что больше никогда его не увижу, но вдруг луна опять засияла в просвете туч и осветила ледяное поле. И я увидел далеко-далеко темную фигуру, бежавшую с огромной скоростью по заледенелой равнине. Больше мы его не видели и, наверно, никогда не увидим. Сколотили поисковую бригаду, в которую вошел и я, но энтузиазма матросы не проявили, и мы ничего не нашли. Через несколько часов на поиски выйдет другая бригада. Мне трудно поверить, что все это не сон, кажется, что я пишу это, еще не стряхнув с себя бредовые сновидения.
7.30 вечера
Сейчас вернулся совершенно разбитый и измученный вторичными безуспешными поисками капитана. Льдина это огромная, и, хоть мы и прошли по ней миль двадцать, если не больше, конца ей не было видно. Мороз в последнее время стоит ужасный, и снег на поверхности льдины смерзся, став твердым, как гранит – иначе мы могли бы отыскать его по следам. Матросы желают отправляться не мешкая, развести пары и держать путь на юг, так как за ночь лед вскрылся и на горизонте обозначилась вода. Матросы уверяют, что капитан Креги, уж конечно, мертв, а мы рискуем жизнью, теряя время неизвестно зачем и пренебрегая возможностью спастись. Мистеру Милну и мне стоило большого труда уговорить их подождать еще один день до завтрашнего вечера, поклявшись, что дольше этого срока мы здесь не останемся. Мы предложили поспать несколько часов, а потом в последний раз обшарить льдину.
20 сентября, вечер
Утром я с группой матросов вышел на лед и обследовал льдину в южной ее части. Мы прошли миль десять-двенадцать, не встретив и следа какой-либо жизни, не считая одинокой птицы, долгое время кружившей над нашими головами. Судя по полету, это был сокол. На юге льдина вытягивается в длинный и узкий, вдающийся в море мыс. У основания мыса люди остановились, но я упросил их пройти дальше, к оконечности мыса, чтобы почувствовать удовлетворение от сознания, что нами не был упущен ни малейший шанс отыскать капитана.
