– Наверно, доктор, вы считаете, что теперь все в порядке, не правда ли? – осведомился он, когда мы сидели с ним после обеда.
– Я надеюсь, что это так, – отвечал я.
– Не стоит быть слишком уверенным. Вы, конечно, правы. Еще совсем немного, и нас всех ожидают объятия наших любимых и единственных, ведь правда? И все же слишком уж уверенными быть не стоит, нельзя быть слишком уверенными.
Он промолчал, задумчиво покачивая ногой.
– Знаете, – продолжал он, – это ведь места опасные, даже в хорошую погоду – опасные, гиблые, коварные места. Я знал случаи, когда люди здесь пропадали совершенно неожиданно. Какая-нибудь глупая ошибка – одна единственная ошибка – поскользнулся, оступился – и летишь в трещину, в пучину, и только пузыри по зеленой воде там, где человек был. И странная такая штука, – продолжал он с нервным смешком, – за все эти годы, что я провел в этих краях, я почему-то не подумал написать завещание. Не то чтобы у меня оставались какие-то богатства, особые сокровища, что ли… Но ведь должен же человек, в особенности постоянно подвергающий себя опасностям, все предусмотреть, всем распорядиться, подготовить всё, вы так не считаете?
– Конечно считаю, – подтвердил я, не очень понимая, куда он клонит.
– Ему же будет лучше от сознания, что все устроено, оговорено, – продолжал капитан. – Так вот, теперь, если что-то со мной случится, я надеюсь, что вы окажете мне услугу и позаботитесь о моем имуществе. Вещей в моей каюте совсем немного, но то, что есть, пусть будет продано, а вырученные деньги разделены между всеми членами экипажа, так же, как мы делим выручку за китовый жир. Мой хронометр возьмите себе, в память о нашем плаванье. Конечно, с моей стороны это просто предосторожность, но я решил воспользоваться случаем и поговорить об этом с вами. Наверно, я могу положиться на вас в случае необходимости и…
– Несомненно, можете, – подхватил я, – и если вы совершаете подобный шаг, то и я.
– Вы, вы? – прервал меня капитан. – У вас все хорошо, какого дьявола вы такое говорите! Послушайте. Я не хочу казаться желчным или сердиться на вас, но не желаю я слышать, как молодой, едва начавший жить человек размышляет о смерти! Выйдите на палубу и подышите свежим воздухом вместо того, чтобы пороть чушь, сидя в душной каюте и побуждая меня пороть такую же чушь!
Чем больше думаю я об этом нашем разговоре, тем меньше он мне нравится. Зачем понадобилось человеку улаживать дела и распоряжаться имуществом в момент, когда вроде бы опасность остается позади? Даже в безумии должна быть известная логика. Может быть, он подумывает о самоубийстве. Помнится, был случай, когда он очень серьезно и с большим почтением называл геройством грех самоубийства. Надо будет приглядеть за ним. И хоть нарушать его одиночество, когда он в каюте, я не имею права, но, по крайней мере, я постараюсь оставаться на палубе, пока он не спит.
Мистер Милн развеял мои страхи, сказав, что капитан «просто чудит, как всегда». Сам же Милн оценивает наши перспективы весьма радужно. На его взгляд, послезавтра мы очутимся в чистом, свободном от льдов море, еще через два дня пройдем Ян-Майен, а Шетландов достигнем через неделю с небольшим. Надеюсь, такой его оптимизм не чрезмерен. Мнение Милна – достойный противовес мрачным предосторожностям капитана, ибо моряк он бывалый, опытный, и слов на ветер не бросает.
* * *
Долго назревавшая катастрофа наконец произошла. Даже не знаю, как написать это. Капитан исчез. Может быть, он еще вернется к нам живой, но боюсь, боюсь… Сейчас семь утра 19 сентября, а я с остальными членами экипажа целую ночь обшаривал льдину, что у нас на пути, в надежде отыскать какой-либо след капитана, но все тщетно. Попытаюсь рассказать по порядку все обстоятельства этого исчезновения. Пусть каждый, кому случится прочесть строки, которые я пишу, помнит, что основаны они не на догадках либо слухах, что автор – образованный человек, находящийся в здравом уме, желающий в точности передать то, что происходило на его собственных глазах. Умозаключения – мои, но за факты я отвечаю.
После переданного мной разговора с ним капитан находился в прекрасном расположении духа, но, казалось, нервничал и проявлял нетерпение – постоянно менял позу, бесцельно и беспорядочно дергал руками и ногами, как это бывало порой ему свойственно. За четверть часа он не менее семи раз выходил на палубу и, сделав несколько торопливых шагов по ней, вновь спускался вниз. Всякий раз я следовал за ним, ибо что-то в его лице укрепляло меня в желании держать его в поле зрения. Казалось, он понимал впечатление, которое производят его метания, потому что пытался усыпить мою бдительность преувеличенной веселостью и деланно и шумно хохотал в ответ на шутки. После ужина он в очередной раз вышел на ют, и я вместе с ним. Вечер был темным и тихим – тишину нарушал лишь легкий шелест ветерка, игравшего рангоутным деревом.
