И тогда Пейдж поняла, что с ней. Она безумно влюбилась в Ванса Купера.
Хорошо, с вызовом сказала она себе, пусть со временем эта любовь причинит ей много страданий. Но Лесли напомнила ей, как отец Пейдж грудью встречал все, что выпало в жизни на его долю, даже если потом ему приходилось очень страдать. По крайней мере, в эту минуту – а человек все-таки живет только настоящим – она была счастлива.
В это утро записки от Ванса не было. Вместо этого на подносе с завтраком, который принесли ей в комнату, лежала записка от миссис Уинтли.
«Моя дорогая, Ванс сказал мне, что вы вернулись ужасно поздно. Это не упрек. Надеюсь, вы здорово повеселились. Поэтому можете отдыхать, сколько вам будет угодно. У меня сегодня собрание комитета Лиги женщин-избирателей. Оно начинается утром, а потом еще будет официальный завтрак. Надеюсь, вы не станете возражать, если мы оставим вас на это время одну. Любящая вас тетя Джейн.»
Пейдж медленно перечитала записку. «Это не упрек». Как видно, тетя Джейн беспокоилась, чтобы это было абсолютно ясно. Бедная тетя Джейн! Непременно нужно каким-то образом дать понять Марте, как глубоко она ранила свою мать. Какие бы разногласия ни возникли между этими двумя женщинами в прошлом, теперь все должно быть забыто. Все, что осталось, – это память о былом гневе, былых упреках, былой горечи. Вспоминая свою собственную озлобленность, с которой она рассталась лишь недавно, Пейдж почувствовала, что ей становится стыдно. Но есть ли надежда, что ей удастся помочь Марте, которая ее совсем не знает, так же, как помогла ей Лесли Тревор – любимая и верная подруга? По меньшей мере, стоит попробовать. Когда закончится месяц, ей будет приятно вспоминать, что она сделала что-то хорошее, что останется в этой семье и после нее.
Она надела свою новую юбку, расчесала волосы, натянула теплый свитер и сунула ноги в туфли на низком каблуке. Впереди был целый день, нет, поправилась она, взглянув на часы, целых полдня. Чем бы ей заняться? Сначала она решила не спеша прогуляться по Пятой авеню, полюбоваться на витрины, может быть, зайти в музей. Но затем она вспомнила о нефритовом кулоне, о стороживших ее глазах. Ее решимость дрогнула. Кулон был той целью, которая тянула к себе врагов. Завтра, пообещала она себе. Не сегодня.
Но, прежде всего, необходимо было сделать кое-что немедленно. В маленькой гостиной тети Джейн она заказала по телефону Сан-Франциско.
– Пейдж! – с радостью и облегчением воскликнула Лесли. – Я уже почти умираю от волнения и любопытства. Что все это значит? Сначала ты мчишься сломя голову в Нью-Йорк. Затем этот обыск в твоей комнате. Дорогая моя, даже матрасы вспороли! Твою хозяйку от гнева чуть не хватил удар! Потом таинственный звонок из Нью-Йорка, какие-то люди задают вопросы об одежде, которую я тебе послала, спрашивают про какой-то нефритовый кулон. Что за кулон, сажи на милость? Ты что, укрываешь краденое? Наконец, в довершение всего, к телефону подходит твой Ванс Купер – кстати, у него такой приятный голос, Пейдж, и просит никому ничего не говорить, при этом шепчет какие-то таинственные слова о правительстве. Давай, рассказывай, милая моя, пока я не сошла с ума от всего этого!
Задолго до того, как эта обвинительная речь подошла к концу, Пейдж, не в силах сдерживаться, начала смеяться. Бедная Лесли! У нее, должно быть, такое чувство, что ее подруга играет роль в шпионском фильме.
– Прежде всего, – сказала она, – сам он такой же приятный, как и его голос, но он не мой Ванс, – тут она подумала, почему, собственно, это, прежде всего.
– Но смотри, не говори об этом никому. Мы делаем вид, что обручены.
– Делаете вид!
– Послушай, Лесли, тут есть многое, чего я не могу объяснить тебе прямо сейчас.
– Ах, и ты туда же! – жалобно воскликнула Лесли.
– Но поверь мне на слово, что все в полном порядке. Абсолютно в порядке. Я живу у тети Ванса, которая ужасно мила со мной и принадлежит к тому типу компаньонок, который одобрила бы даже самая строгая викторианская матрона.
– Ну, – с сомнением протянула Лесли, – если ты так уверена…
– Абсолютно уверена.
