Внезапно прервав лекцию, профессор прихлебывал предложенный хозяином кофе и рассеянно глядел в пространство. Александр Петрович тоже молчал, не мешая ученому мыслить. Тот же неожиданно для адвоката проявил юридическую смекалку:
— Для суда, вероятно, нуждается в доказательстве сам факт существования камня?
— Именно так, увы.
— Тогда поедем за ним.
— За кем? За фактом? — засмеялся адвокат.
— Нет, за камнем.
— Вы, разумеется, шутите?
— Нисколько… У вас есть хороший фонарь? Там на лестнице, должно быть, темно.
На лице Александра Петровича отразилось театральное изумление.
— Мне об этом говорила его жена. Но вы… вы-то как догадались?
— Пустяки, Ватсон, — усмехнулся ученый, — мы же знаем, что камушек работает ночью и в темноте. Если бы там было хорошее освещение, ничего бы вообще не случилось.
Александр Петрович в ответ только молча развел руками. Он давно подметил, что преуспевающие представители мира точных наук на досуге хотят быть или искусствоведами, или криминалистами. В данном случае обнаружился крен в сторону криминалистики, и у адвоката были все основания поддерживать эту игру.
По пути, за рулем своей «Волги», профессор продолжал пояснения:
— Драгоценные камни в музее, в хорошем хранилище наподобие нашего, или даже просто у солидных владельцев вполне безопасны. Они, можно сказать, друзья человека. Но, попав в случайные руки, любой сколько-нибудь ценный камень немедленно начинает убивать. За каждым из них остаются трупы и кровь. В некотором смысле любой камень крупнее двадцати или тридцати карат — убийца. Ну а если говорить о нашем камушке — понимаете сами. С ваших же слов, прошел уже месяц. Мы бы уже сто раз услышали о его подвигах. Он наверняка остался на месте.
У цели путешествия, перед домом Серовых, ученый произнес фразу, разъяснять значение которой не счел нужным:
— Так я и думал, дом старенький.
Затем он извлек из багажника кусок толстой проволоки и, помахивая им, как хлыстом, решительно направился к двери.
Прекрасный аккумуляторный фонарь Александра Петровича остался без применения: на всех этажах лестницы, включая криминальный четвертый, сияли новые, еще не покрытые пылью и грязью лампочки.
— Однако, — улыбнулся Вадим Михайлович, — эта история научила их избегать темноты.
— Не худо было бы, если бы они заодно научились избегать и грязи, — отозвался адвокат, указывая на мусор в углах.
— Нет, нет, — запротестовал ученый, — это именно то, что нам нужно. Сегодня грязь — наш союзник. В любой из этих точек может оказаться искомый нами объект. — Он ткнул концом проволоки в заполненную мусором щель между каменными плитами.
Подвергнув беглому осмотру дверь Серовых, профессор уверенно пошел к окну вверх по лестнице.
— Скорее всего это здесь. — Он коснулся проволокой радиатора отопления.
— Но почему именно здесь, Холмс? — вспомнил о своей роли Александр Петрович.
— У вас в руке завернутое в фольгу нечто. Где вы будете разворачивать? На подоконнике.
— Но ведь точно такой же подоконник имеется этажом ниже.
— Да, у него был выбор — пройти один марш лестницы вверх или вниз. Но позднее… уже лишенный органов зрения… он очутился у двери своего друга, снизу это маловероятно. Кроме того, мы знаем, что там же был раскрытый чемодан и разбросанные вещи, а это возможно лишь в том случае, если чемодан летел вниз по ступенькам.
— Сдаюсь, — поднял руки Александр Петрович.
Профессор тщательно распрямил проволоку, конец ее изогнул крючком и приступил к исследованию радиатора отопления.
— У нас на факультете такие же радиаторы, — комментировал он, ловко орудуя своим импровизированным инструментом. — По замыслу конструктора эти вертикальные полости предназначены для дополнительного теплообмена, в них должен циркулировать воздух. Но на деле они не работают, студенты их используют как пепельницы.
«До чего же универсален человеческий ум, — думал Александр Петрович, брезгливо наблюдая, как светило науки с помощью проволочного крючка извлекает из упомянутых полостей огрызки яблок и окурки, — ведь если вступит в дерьмо, начнет читать лекцию о дерьме».
Время шло, куча мерзких отбросов под батареей росла, и адвокат все нагляднее убеждался в нелепости и бессмысленности этой затеи. Но ученый был неколебим и неутомим.
