— Ну вот, соседи показывают на Серого, все в один голос кричат: видели, он этого пытался задушить, он-то его и изувечил. Не любили они Серенького, он тут некоторых маленько вежливости учил, вот и запомнили. А ментам что — наручники, так в пижаме и увезли… Вызывал меня следователь, давать показания. Парень молодой, разговорчивый. Дело ясное, говорит, даже и думать не о чем. У того в чемодане тысяча долларов, Серый их стал отнимать, вот так все и вышло. Мотив преступления налицо. Я талдычу, мол, деньги-то мы ему сами дали, у меня в показаниях так и написано. Отвечает, да, вам поверят, — если сумеете объяснить, за что дали, да это ничего не меняет: сперва дали, а после отобрать захотелось, деньги есть деньги, случай банальный, встречается сплошь и рядом. И у Серого везде кровь: на руках, на пижаме. Я ему: этой кровищи он и на полу мог набраться, на полу его все видели, а он — мог, конечно, но проще-то прямо с жертвы… Я к нему потом ход нашла, бабок предлагала и вообще, — она слегка повела бюстом, — что захочет. Брось, говорит, дело дохлое, с этим мужиком кончено, ищи нового. Он, сука, видите ли, докопался, что в Афгане был похожий случай, ну, с глазами… и тоже подозревали Серого, но доказать не могли. Такой, говорит, чудовищный почерк — это уж не косвенная улика, а самая что ни есть прямая, ищи себе другого мужа… Козел… А я вам скажу точно: Серый этого сделать не мог и не делал.
— Вы имеете в виду, что ваш муж на такое зверство неспособен?
Она презрительно фыркнула:
— Серый способен на все. Кроме одного: он не делает глупостей. Ни трезвый, ни пьяный, ни днем, ни во сне. Прямо во время махалова, не то что на ходу — на лету и то соображает, как компьютер. Здесь что-то другое. Если докопаетесь, — она кивнула на пачки банкнот на столе, — не пожалеете… А сейчас мне пора, если больше вопросов нет. — Она резко встала.
— Простите, — спросил он уже в дверях, — а какова ваша профессия?
Поиграв брезгливо губами, она выплюнула:
— Совладелец торгового предприятия, — и захлопнула дверь.
На следующее утро, после обычных формальностей, член коллегии адвокатов Самойлов был официально признан защитником подследственного Серова и уже после обеда входил в камеру своего подзащитного.
На койке в углу сидел гигант. Он не сделал никакого движения навстречу вошедшему, только чуть повернул голову и слегка пошевелил плечами, как бы проверяя упругость мускулов.
Адвокату постоянно случалось посещать обвиняемых, и порою таких, что не дай Бог встретить на улице, но он всегда знал заранее: с ним они будут кротки, как овечки, ибо он — их последняя надежда. А сейчас, входя в камеру, он впервые испытал страх. Ему на миг показалось, что этот тип может взять да и свернуть ему шею — просто так, чтобы послушать, как кости хрустят.
С первых же слов это впечатление рассеялось. Диана оказалась права: Серый соображал превосходно и делать глупости был явно не склонен. Он мгновенно, едва Александр Петрович успел представиться, взял инициативу в свои руки:
— Давайте так: я вам кое-что расскажу, а потом решим, что было и чего не было.
— Именно это я собирался вам предложить.
— Еще вот что: с моей бабой, по части денег — нормально?
— Спасибо, все в порядке, — сухо сказал адвокат.
— Тогда поехали. Стало быть, так: в восемьдесят седьмом, в апреле, нас перебросили с базы из-под Кабула в горную местность южнее Мазари-хумб. Начальству занадобилось, чтобы там было тихо, а зачем — нас не касается. Работа несложная, мы такие операции дезинфекцией называли. Делается так: кишлак окружили, всех живых — в кучу, женщины и дети — вон, дряхлые старики — вон, остальным выстроиться в шеренгу и снять рубахи. Плечо натерто ремнем, значит, носил оружие, душман. Остальные могут гулять. А духов берем с собой. Не расстреливать же на месте — за это наказывали. Мы их наладились сажать в контейнеры, уж оттуда-то не сбежишь. Бывало, правда, что задохнутся, так это их личное дело. Ну и вот, посылает майор мой взвод проверить один кишлачок, Дехкани-Кашан. Названия там, язык сломаешь. Двадцатого дело было. Подъезжаем, кишлак крохотный: три десятка кибиток на уступе горы примостилось. Все сделали как положено, отсортировали, одиннадцать духов, ведем к машинам. И тут мне приводят еще пару, старика и мальчишку лет пятнадцати-шестнадцати. Они там в таком возрасте уже и стреляют, и режут. Снял рубаху пацан — плечи натерты. Ага, вот и двенадцатый, думаю, показываю автоматом, куда идти. Тут старик давай кудахтать, визжать и тычет мне под нос какую-то корзину с ремнями, мол, парень натер плечи не оружием, а землю на поле носил. Поля-то у них с волейбольную площадку, на скалах земли мало, вот на горбу и носят. Только не мое это дело в таких вещах разбираться, а я уже про себя решил, что духов у нас — двенадцать. Корзину сапогом отфутболил, и опять показываю парню: иди. Он стоит, смотрит на старика. И мои ребята стоят ждут, на прицеле духов держат, ситуация нервная, тянуть нельзя. Поднял я уже автомат, и тут старик уселся на самом краю обрыва и начал разматывать свою чалму. Такого я еще не видал. Говорю, ладно, ребята, пока тех грузите и ждите, а я с этими разберусь, если что, сам приведу. А старик все разматывается. Это надо же: сам тощий, грязный, а на голове несколько метров белого шелка, ни одна баба таким не побрезгует.
