Устав от всего этого, я присел рядом с интересной женщиной, которая начала рассказывать мне об имениннике. Надо было сознаться, что он мой друг, но я не сознался. Дело в том, что на всяком празднике есть такая женщина, которая как бы не участвует в общем веселье, но знает о присутствующих всё.
Если выпить с такой женщиной, то она совершенно бескорыстно, и в беспощадных, залипающих навсегда в память формулировках, расскажет все тайны мироздания.
Мы разговорились, и она отчего-то вспомнила, что туризм — настоящий туризм, с рюкзаками и ледорубами, консервирует людей. А именинник и другой наш однокурсник в тот год держали компанию, занимающуюся путешествиями. Да и сами они, выйдя уже из студенческого возраста, ездили туда-сюда с рюкзаками и лодками. И вот, по словам этой женщины, встретившей их после нескольких лет разлуки, они практически не изменились. Она была права — ведь и я с посетителями дачи не виделся лет десять. И те туристы, что были среди них, действительно не изменились.
Мы выпили стакана по три вина, прежде чем моя собеседница продолжила свою мысль:
— А вот те, кто в бизнесе, напротив, меняются сильно. Глаза светлеют.
Затем она сказала:
— А знаешь, как банкиры в нашей компании в девяностые покупали друзей? Тогда, в голодный год, банкиры покупали друзей в несколько приёмов. Сначала они покупали пару больших бумажных пакетов с углём для мангала. Это тогда было роскошью — ишь, уголь готовый… Потом грузили в машину эти пакеты, сам мангал и несколько сумок с шашлыком. Если хорошо расположить покупки в салонах двух-трёх машин (машины тогда всё ещё были редкостью), то там могло ещё уместиться несколько будущих друзей.
На месте банкиры позволяли будущим друзьям разжечь огонь и открыть бутылки.
И, наконец, когда все друзья основательно выпьют (вот они уже и стали друзьями), то они начинали кричать банкиру:
— Какой ты милый! Ты устроил нам праздник!
А довольный покупкой банкир честно отвечал:
— Не, это я себе праздник устроил…
Но теперь, да, рынок друзей изменился.
Немного.
Чуть-чуть».
Он говорит: «Мне сегодня приснился сюжет, который, наверное, мне кто-то рассказал.
Или он как-то сам во мне сложился. Это история о том, как престарелая супружеская пара сидит за столом, звенят чайные ложечки, передай, пожалуйста сахар, дорогой, может ещё кусочек пирога… И тут выясняется, что он уже тридцать пять лет принимал её за её же собственную сестру. Тут можно много что добавить — и повествование встанет на развилке — то ли из этого получается добротная мелодрама или что-то вроде такого рассказа „Между рейсами“ американского писателя Фицджеральда.
Мне жизнь подсовывает этот сюжет с утомляющей частотой.
Как-то покойная бабушка рассказывала, что всю жизнь делала своему мужу яичницу-глазунью.
Из года в год.
Но как-то заболела, и он сделал эту яичницу сам. Оказалось, что он ненавидит глазунью, и много лет нахваливал её из любви к жене.
При этом положение усугубляло то, что был он человеком чрезвычайно известным, приближённым к первым лицам государства, можно сказать, был одним из этих самых лиц, включая понятный и представимый быт, домработница-пайки-готовый-стол, поэтому яичница была как бы актом любви, её специальным знаком.
Готовилась самостоятельно и любовно.
Любовь вообще причудлива. Я знал женщину, что ужасно храпела во сне. Она знала эту горькую тайну, и жизнь её стала печальна.
Наконец, у неё появился друг. Роман длился, они медленно привыкали друг к другу, как привыкают люди, возраст которых клонится от сорока. И как-то она увидела, что он трамбует пальцем в ухе беруши.
— Видишь ли, — ответил он на немой вопрос. — Ты ночью немного… сопишь.
Тогда она поняла, что это — любовь».
Он говорит: «Я часто бываю в отчаянии. Ну, надо в этом признаться, ну отчаяние, да. Куда деваться? Скрывать-то мне уже поздно. Отчаяние, так отчаяние.
Я поэтому сейчас расскажу трагическую историю.
Страшных вещей на самом деле не так много в жизни. Даже смерть чаще всего бывает не страшной, а скучной и унылой.
Страшного я видел не так много, но то, про что я сейчас расскажу, впечатлило меня изрядно. Это не была сцена смерти или бабьего воя по покойнику.
