— Война, — качала головой мать. — Нельзя говорить такие вещи. Завтра Йом-Кипур. Еще Господь Бог услышит и запишет в книгу.
— Да он просто болтает всякую чушь.
— Не верю я ни в какого ксендза-еврея.
— Фантазирует, — Михал махнул рукой.
— Нечего ему лезть в дела чужих детей!
Из мчащегося трамвая я увидел желтоватое окно с люстрой.
К обеду пришел пан Крауз, начальник Михала, заведующий экономическим отделом ЦК ППР[87]. Мать подала борщ, говядину со свеклой и клюквенный кисель. Это был прощальный обед — Михал переходил в Управление внешней торговли. Разговор шел о России, где оба провели войну. Михал вспоминал Орск. Заснеженные избы. Нефтезавод. Колонны заключенных. (Я думал, что говорят «пленные».) Пан Крауз допил чай и отодвинул стакан.
— Эмбарго, — внезапно сказал он.
— Что вы имеете в виду? — спросил Михал.
— Американцы хотят объявить запрет на продажу товаров стратегического назначения Советскому Союзу. Тут-то мы и сможем оказать услугу русским товарищам. Будем покупать для них. Официально и из-под прилавка.
— Долить? — Мать поднесла к стакану пана Крауза чайник.
— К чайку привык в Казахстане.
* * *
Ночью зазвонил телефон. Зашлепали две пары домашних туфель.
— Алло! — Михал взял трубку. — Соединяют с Прагой, — сказал матери.
— У нас никого нет на Праге[88], — услышал я голос матери.
— С чешской Прагой!
— Что?
— Алло! — закричал Михал. — Это Муля!
— Муля! — крикнула мать. — Что он делает в Праге?
— Остановился по дороге в Италию.
— В Италию? Зачем он туда едет?
— Лечить евреев, которых нелегально переправляют в Палестину.
— Нелегально…
— Он заедет к нам! — обрадовался Михал.
— Когда?
— Скоро. С Дитой.
* * *
Мать побежала по перрону и скрылась в облаке пара. Вынырнули они уже втроем. Муля был в пиджаке (застегнутом на среднюю пуговицу), белоснежной рубашке и одноцветном галстуке. Дита выглядела потрясающе. Черные волосы волнами падали на плечи. Мы поднялись на пригорок. Мать показала им развалины гетто. К сожалению, день был серый, и часть территории слева от двух уцелевших стен затянуло туманом. Видны были только остатки ближайших домов. Подойдя к «ситроену» (министерскому), Дита покосилась на шофера.
— Одна я бы не поехала. Может зарезать! — по-русски прошептала она.
Оказалось, что русский она знает с детства. Ее родители эмигрировали из России до революции. Теперь они выращивают апельсины.
Дита села сзади. С ней рядом — Муля и мать. Меня Михал посадил к себе на колени.
Автомобиль тронулся. Пошел дождь. Шофер включил дворники. На площади Унии хлынуло как из ведра. Казармы скрылись за струями дождя. Около Дворковой образовался затор.
В столовой стол был накрыт на пятерых. Фарфоровые тарелки и серебряные приборы сверкали в свете люстры. Однако не так ярко, как раньше, потому что еще одна лампочка перегорела.
Мы уселись вокруг стола. На закуску был заливной карп. (До вчерашнего дня он плавал в ванне. Был убит ударом скалки. Теперь лежал на блюде, украшенный петрушкой и кружочками моркови.) Ели осторожно, откладывая кости на край тарелки. Михал получил голову, которую он любил больше всего. После карпа мать принесла грибной суп. Почти черный. Среди белых грибов покачивались светло-желтые клецки. К супу мать подала картофельные драники, прямо из духовки. На каждом дранике таял кусочек масла. Потом мы ели ризотто с курицей. (Рис прислала Нюся из Мюнхена. В посылке была еще открытка с сообщением, что они с Кубецом получили американскую визу.) На десерт был торт из орехов, смолотых в мясорубке.
— Неплохо вам живется! — сказал Муля. — Но можно ли доверять полякам?
— Почему нет?! — возмутился Михал.
— Спроси у Анди. Она тут была.
— Мы строим новый мир.
— Развалины, лохмотья и очереди. — Муля поглядел на улицу через балконную дверь.
— Это наша страна, — сказал Михал.
Мать пододвинула брату сахарницу. Помешивая кофе, он сказал, что вскоре будет создано еврейское государство. Оно станет богатым и сильным. Но пока надо бороться. Англичане не впускают в Палестину евреев, чтобы не обидеть арабов. Он сам находится там нелегально.
— Так по какому же паспорту ты выехал? — спросил Михал.
