Вот и теперь, прильнул Халиль к окну, и речь слышит, и губы видит — по ним читать он мастак, а понять ничего не может. Говорить говорят, только язык диковинный, нигде такой Ибн Шиин не слышал. Конечно, похож немного на лопотание восточных варваров, но все равно не то.
Говорил только Мансур, покачивая лысой макушкой и размахивая руками. Ильдус лишь послушно кивал головой, изредка что-то переспрашивая. Халиль даже заскучал. Вот какую жемчужину он тут обнаружит? Какое ханское слово услышит? Хотел было плюнуть на все, воротиться назад к своему сараю, да тут Ильдус начал хмыкать нетерпеливо, да ногами шаркать — верный способ, что сейчас уйдет. И правда, Мансур ему напоследок что-то сказал, и слуга выскочил: припустил, точно за ним Иблис гонится. А мурза свечу задул и, вроде, спать лег.
Потоптался Халиль вокруг, побродил, уже и мерзнуть стал, да еще на душе тяжко. Словно гуль за ним по пятам ходит и все ждет, когда он окоченеет. Тогда и вонзит свои острые зубы в бездыханное тело. Ух, страху нагнал сам на себя, Салла, прости за мысли дурные. Надо поскорее заканчивать с этим и выбираться отсюда.
Подошел хазарец к двери, толкнул тихонечко. Та, противная, заскрипела, но на то приучен Халиль был. Придержал легонечко да открыл. Вот тут сразу видно — настоящий мурза живет, не его хозяин, как шакал худой, ко всему привычный. Где миску поставят, там поест, где шкуру кинут, там ляжет. Тут же основательность видна, зажиточность. Первая комната хоть и небольшая, но все же богатая — две скамьи резных, шкаф с посудой серебряной, два тяжеленных сундука. Кое-что из этого Халиль сам притащил сюда на обмен, давно еще. Салла, Салла, ай-яй-яй, почему же ты отобрал всю силу у своего слуги, сделав дряхлым стариком? Шиин с жадностью посмотрел на посуду — нет, даже пытаться не стоит, громоздкая и тяжелая, ни спрятать, ни вытащить. В одну укладку заглянул, вторую — ничего ценного, отрепье одно. Хотя тут, конечно, Халиль с горяча так подумал: бурнусы, чекмени, остальное платье — все дорогое, искусное. Только хазарцу оно ни к чему.
Пришлось дальше идти, где Мансур спал. Туфли ступали мягко, полы халата хазарец подобрал, чтобы не шуршали, а все равно мурза заворочался. Заскрипел на своем топчане, затрещал костями. Халиль, как есть, посреди комнаты и замер. Долго стоял, уже ноги гудеть стали от оцепенения. Не выдержал хазарец, оступился, да неудачно. Прямо на скрипучую половицу. Как затрещит она, подобно тысячам освобожденных дэвов, заставляя средоточие в груди замереть. И раздался в темноте грозный, хоть и испуганный, голос мурзы Мансура, только теперь не на незнаком языке, а на кантийском.
— Кто здесь?!
Халиль дожидаться не стал гнева высокопоставленного человека, выкатился во двор да припустил со всех ног. Ох, не сносить ему теперь головы. Познакомится шея с булатным клинком, да бросят потом его бездыханного на съедение шакалам. Или сначала пытать станут. Опустят его в яму со змеями, а потом достанут распухшее и чужое тело. Видел Халиль подобное, приятного мало.
Вот ведь, жаловался давеча Салле на старость, а сам летит подобно мифической лошади Аль-Бурак, что с крыльями из детских сказок. Только до сарая ближайшего добежал — шасть за него и смотрит. Мансур вышел наружу, потоптался, посмотрел да внутрь вернулся. Не спустит такого с рук, ой, не спустит. Поскорее выбраться бы…
Хотел было в свой сарай юркнуть, подождать утра, а потом мурзу уже поторопить, чтобы деревню покинуть. Только совсем отвернулся Салла от Халиля, за жадность его неуемную. Только он дверь хотел открыть, как так громыхнуло, что хазарец испуганно вжал голову в плечи и закрыл глаза. Сам Иблис явился за ним, за хазарской грешной душой. Халиль почувствовал его горячее дыхание, обжигавшее лицо, и огромная холодная лапа легла на его плечо, а самый коварный из джиннов заговорил с ним.
— Халиль, что случилось?
Хазарец осторожно приоткрыл один глаз, потом второй. Слава Салле, перед ним стоял бахатур, обнажив свое могучее тело — сразу выбежал, не успел одеться.
— Случилось что? — тряхнул его Айвин.
— Гром, Иблис, — залепетал Халиль.
