Палестры[11] и гимнасии, сколько их ни было (возможно, тысяча, а может, и больше на всем пространстве греческого мира), пришли в движение. Кто пойдет? Кому можно доверить честь города? Когда следует отправиться в путь? На эти вопросы давались сотни ответов, при обсуждении проблемы усложнялись, у старших возникали сомнения, в отдаленных уголках речь шла о длительной дороге, о расходах, в каких-то городах все зависело от местных властей. Воцарившееся беспокойство томило обещаниями и надеждами. После тренировок, под покровом сгущавшейся ночи никто не осмеливался покинуть стадион, на молодежных сборищах пылко перешептывались, устремив взгляд к звездам, словно их мерцающее безмолвие призвано было определить их судьбу.
Кое-где, однако, находились люди независимые и решительные, они сразу же после оповещения спондофора отправлялись в путь. В дороге такому смельчаку попадались другие, и где-то в окрестностях Мегары их набралась целая ватага.
Это был легкий и радостный отряд, небольшое облачко на дороге, тянущейся вдоль голубизны Коринфского залива. Без тюков, узлов и повозок, они передвигались свободными ногами, не приученными отмерять расстояния, их беспечные уста находили прохладу у родников, получая пищу из гостеприимных рук или по воле случая, а несравненная ловкость юных лет приводила их на ночлег в лесной мох, согретый дыханием весны. Какие-то зарницы пробежали по горам, какой-то полумрак окутал море, никто не считал, сколько раз это происходило: пять или, самое большее, шесть раз, - и Элида, свободная от крепостных стен, однажды в полдень опалила их своим горячим дыханием.
Земли Элиды находились в западной части Пелопоннеса, выходящей к Ионическому морю тремя заливами с плоскими и мертвыми берегами.
Ни один порт своим шумом не омрачал тишины, словно бы сотканной из рыбачьих сетей. Только на северных отрогах Гирмины и Киллены в сыпучем прибрежном песке сохранились две гавани, где на крайний случай могли бросить якорь суда с Ионических островов, из Сицилии и с дальнего Запада. Море отодвигало Элиду от основных морских путей. Течение из Адриатики, проходящее вдоль Эпира, встречалось с течением из Патрийского залива, и весь песок, который оно несло вместе с густым илом, поступавшим из устья Ахелоя, крупнейшей реки Этолии, столетиями отбрасывало на самый край Пелопоннеса, покуда его окончательно не затянуло, превратив в болота и лагуны.
Там осел упрямый народец рыбаков, несмотря на богатые уловы изнуренный болезнями, ослабевший от прожорливых насекомых, борьбу с которыми он поверял богам. Часовни Зевса Апомия ("Гонителя мух"), увешанные дарами, полны были изображений, которые своими неуклюжими очертаниями свидетельствовали о чудесных победах над полчищами перепончатокрылых. Волны подступали вплотную к крохотным и почти всегда запертым святилищам Посейдона.
За этим печальным поясом лагун и песков простирался чудесный край, словно сознательно укрытый от лазутчиков с моря. Равнины пересекались невысокими холмами, которые к востоку становились все выше и выше, чтобы наконец завершиться у самой линии горизонта суровым сумраком аркадийских гор. Где-то там, среди оврагов Эриманфа, брал свое начало Пеней, который, вырвавшись из тесных ущелий в центре страны, пополнялся водами Ладона и обильным потоком нес живительную влагу.
По берегам этих рек, среди сотен ручьев и потоков, простирались долины, и сладостный шум хлебов, росших на них, поднимался ввысь. Все деревья, от серебристого тополя, пришельца неведомого севера, вплоть до пальмы, выросшей на стоянке финикийских пиратов, обрели здесь почву и воздух для своих корней и тканей. Невысокие холмы источали аромат хвойных лесов. Биссий, чудесный хлопковый кустарник, только в этой части Греции вызревал до бледно-желтой пряжи. Тучные стада, табуны коней и мулов запечатлелись в мифе об Авгиевых конюшнях. Благословение вина было настолько явным, что, согласно вере элейцев, род и колыбель Диониса находились именно здесь.
Этот край обильных урожаев и тишины, зеленеющих долин и пологих холмов был как сновидение о Золотом веке. Никаких стен, никаких крепостей или замков - ничто не мешало взгляду. Из-за отсутствия камня строили из глины и необожженного кирпича. Приземистые домишки, побеленные известью, оживленные красочным фризом над дверьми, белели среди дубрав, виноградников, фруктовых садов, кое-где сбегались вместе, образуя селения, но чаще были разбросаны по полям, им в голову не приходило держаться вблизи дорог, хотя едва заметные нити вытоптанных тропок как бы связывали их. Полнейшее спокойствие царило над землей, при виде чужаков люди прерывали работу, ладонью заслоняя глаза от солнца, и время свободно текло над их неторопливым трудом. Все здесь казалось легче, чем где-то еще, - дыхание, поступь, вес предметов; и работа должна была быть не тяжкой на этих полях, они уже шумели хлебами в то время, когда в других частях Греции появлялись лишь робкие всходы.
