Запрограммирован он был на Евпатия Коловрата, знаменитого русича-берсерка. Усилием воли вызвав в мозгу образ могучего, бешено кружащегося с мечом в руке воина, он сразу же почувствовал, как в нем просыпается клокочущий вулкан энергии, бесстрашия и презрения к смерти.
Громко засмеявшись в предвкушении того, что сейчас наконец все закончится, Виктор Павлович обильно полил палец спиртом и, потянувшись за бритвой, внезапно умолк. Она была необыкновенно тяжелой, и всех сил ликвидатора еле-еле хватило, чтобы оторвать ее от поверхности стола. Страшным усилием воли он приблизил сверкающее лезвие к пальцу, но внезапно что-то непроницаемо-темное начало стремительно наваливаться на его сознание. Протяжно взвыв, Башуров попытался довести начатое до конца, но голова его беспомощно рухнула на стол, и последнее, что он запомнил, был образ Евпатия Коловрата, которого душило что-то темное и бесформенное.
Еще Аристотель упоминал об изготовлении в Индии булатных клинков. Это особая разновидность твердой стали, обладающая большой упругостью и вязкостью. Главнейший признак, по которому булат отличается от обыкновенного сплава, это узор, приобретенный им во время ковки. По форме рисунка булат различается на: полосатый, если состоит из прямых линий, почти параллельных между собой, это низший сорт дамаска; струйчатый или средний сорт, когда между прямыми линиями попадаются и кривые; волнистый, если кривые линии преобладают над прямыми; сетчатый, когда линии эти, извиваясь, расходятся по всем направлениям; и наконец, коленчатый, или высший сорт, когда рисунок и по ширине клинка, и по его длине один и тот же.
По крупности узора различают три вида: мелкий, встречается на дамаске низшего сорта; средний, принадлежит более высокому сорту; и крупный узор, когда величина его доходит до размеров нотных значков. По цвету или грунту металла различают три сорта булатов: серый, бурый и черный. Чем темнее грунт и чем более выпуклый на нем узор, тем дамаск считается лучше.
Лучший дамасский клинок обладает следующими свойствами: узор его крупный, коленчатый, белого цвета, отчетливо выделяющийся на черном грунте, отлив золотистый, а звук долгий и чистый.
Фон Винклер. Оружие
Дела минувших дней. 1923 год
Над Парижем висел влажный августовский вечер. Только что прошел дождь, и опустившиеся на город сумерки были напитаны прелой сыростью бульваров, бензиновой гарью и запахом духов. Тихо опадала листва с каштанов, на Марсовом поле, где когда-то негодяй Робеспьер ловко пудрил мозги легковерным французам, подпирал небо мокрый скелет Эйфелевой башни, наплывавший со стороны Сены густой туман укутывал город толстым пуховым одеялом.
Однако Парижу было не до сна. В этот вечер множество машин устремилось по Елисейским полям в сторону Булонского леса, где намечалось грандиозное, с фейерверком и выступлениями знаменитостей, празднество. Ревели, изрыгая вонь, прожорливые двигатели, летели брызги из-под колес, отсвечивали в лужах фары.
«Черт, как башка трещит». Хованский приоткрыл окно машины, вдохнув свежий воздух, вздрогнул, смачно, так что щелкнули зубы, зевнул, — не выспался. Вчера всю ночь веселился с девочками в «Кафе де Пари», одна была уж больно хороша, в розовых кружевных панталошках, так ловко отбарабанивала шимми на столе. Правда, потом залила шампанским штабс-капитану все подштанники, шелковые, ядовито-бордовые, называемые почему-то «смерть блядям». «Вот сука. — Усмехнувшись, Семен Ильич снова зевнул, глянул на светившийся изнутри купол Большого Салона, сплюнул во влажную полутьму вечера. — Все-таки, черт побери, было чертовски весело…»
Рядом на сафьяновом сиденье развалился громила Хорек — такой же быстрый и ловкий, как и зверь, которому он обязан был кличкой, в рулевых подвизался Жоржик Заноза, а справа от него сидел сам мэтр парижских апашей фартовый Мишель Богарэ, по прозвищу Язва Господня.
К такой вот жизни Семен Ильич шел долго. Помнится, неудачно отобедав в Константинополе, он сразу разочаровался в древней византийской культуре, и нелегкая понесла его куда подальше, во Францию.
