С этими словами говоривший нажал на выступ в стене, и каменная плита, на которой была распята несчастная, медленно заняла горизонтальное положение. Сейчас же в руках человека в черном оказался острый, как бритва, обсидиановый нож, и он принялся неторопливо срезать с ног женщины подошвы:
— Дозволь мне, госпожа, очистить ступни твои от земного праха.
Тонкой струйкой, смешиваясь с мочой, потекла на землю кровь, разорвался в немом крике Рот, снова черные затянули негромко: «В Абидос, в Абидос…» И Семен Ильич проснулся: «Тьфу ты, мэрд собачье!»
И так весь путь до французских берегов, просто какое-то мучение. В Марсель штабс-капитан прибыл в расположении духа, надо прямо сказать, неважном. К тому же выяснилось, что перстень из фараоновой гробницы реализации в скором времени не подлежит — слишком уж плотно сидит на пальце, не снять, так что иного пути, кроме как на гоп-стоп, не было.
Вечером того же дня Семен Ильич затаился, словно барс, в тени деревьев парка «Националь», возле увитой плющом беседки, где проклятые нувориши, разжиревшие на народной крови, любили охмурять доверчивых французских барышень. Подсторожив одну такую парочку, Хованский, не теряя времени, глушанул сытенького молодого человека, ударом в челюсть заткнул рот заверещавшей было девке и, прихватив внушительный лопатник, мгновенно сделал ноги.
На вечерних улицах Марселя было светло как днем: горели фонари, переливались огоньками фасады ресторанов, в их зеркальных витринах отражались фары машин. Однако штабс-капитан направился от этого великолепия подальше и подыскал себе крышу в грязной неприметной ночлежке «Клоп кардинала». Здесь он получил холодного вчерашнего кролика, литр красного вина и, обретя после ужина благодушный настрой, принялся рассматривать добычу.
Сработал он не без понта — одних баклажанов в лопатнике было с полштуки, не считая «зелени» и френговской капусты, а в боковом кармашке бумажника Хованского ожидал приятный сюрприз — «золотой» железнодорожный билет, годный для проезда в любой город Западной Европы. Долго смотрел на него Семен Ильич, однако ничего путного в его голову не лезло, а перед глазами почему-то возникали морды, хари, рожи, которые хорошо бы стальным кулачищем — вдрызг. Наконец, так ничего и не придумав, не раздеваясь он завалился на застиранную постель и, странное дело, заснул быстро и без сновидений.
Разбудил его звон бьющегося стекла, — в соседнем номере слышалась громкая возня. Потом раздался визгливый женский голос: «Пусти меня, Жан-Пьер, я сама», — и до самого утра за картонной перегородкой ритмично скрипела кровать под тяжестью навалившихся тел.
«О Господи…» Штабс-капитан тяжело вздохнул, и в его душе внезапно произошел сложный психологический излом. Ему вдруг бешено, до зубовного скрежета захотелось домой, в Россию, и не куда-нибудь, а на холодные невские берега, в Петроград, тьфу ты, сволочи, в Ленинград. «Бред какой-то, — искренне удивился Хованский острому приступу ностальгии. — Ладно, ерунда, к обеду пройдет». Не прошло. Этим же днем он занял одноместный люкс в поезде «Норд-пасифик» и двинулся в направлении Дижона.
Купе было обито бархатом, с отдельным умывальником и туалетом. Любезные проводники носили чай и свежие газеты. За окнами в нежно-розовых занавесочках проплывали аккуратные домики, ухоженные сады и виноградники. Размеренная, сытая жизнь. «Вот она, цивилизация, — пробовал уговаривать себя Семен Ильич, — стабильное, зажиточное существование, культура, законы. А что в Рэсэфэсээрии? Там теперь и на гоп-стоп-то взять, наверное, некого…» Однако проклятая ностальгия не сдавалась: едва штабс-капитан начинал дремать, она с новой силой измывалась над ним посредством грязных проходных дворов, гранитных набережных и каменных пряжек мостов над извилистыми лентами каналов.
От всей этой чертовщины в запасе у Семена Ильича имелось старое проверенное средство, и, проведя остаток пути в наиприятнейшей компании бутылок, бутылищ и бутылочек, он сошел в Дижоне до изумления пьяный, но зато свободный от всяких мыслей. С ходу поселившись в привокзальной гостинице, неделю Хованский приходил в себя: пил, бил и драл, а когда ностальгии вместе с деньгами пришел конец, погрузился в парижский поезд и провалился в тяжелый похмельный сон.
