Состояние дел действительно было неблестящим. Финансов осталось мало, запас энтузиазма тоже подходил к концу, а главное, американский дядюшка, любитель погребальной утвари, судя по всему, был человеком непростым. Наверняка теперь потребует авансовый отчет и уж во всяком случае спокойно жить Хованскому в Париже не позволит — замочит или сдаст на растерзание полиции. «Ладно, там видно будет. — Семен Ильич развел мыло и принялся сбривать свои заметно порыжевшие под южным солнышком усы. — Сейчас главное — убраться отсюда подальше».
На следующий день мечта его, похоже, начала сбываться. Заскрежетали в клюзах якорные цепи, простужено взревел гудок, и ржавый ветеран, гордо названный еще в прошлом веке «Юпитером», повлек Семена Ильича к французским берегам. Правда, без особого комфорта. Где-то совсем рядом, за переборкой, с лязгом работала машина, вода плескалась в самый иллюминатор, однако этим Хованского было не пронять. Все в жизни преходяще, и неудобства эти тоже временны…
Давно уже растаял в сизой дымке африканский берег, одни только зеленые волны лениво плескались до самого горизонта. А вот память штабс-капитана с землей фараонов прощаться, похоже, не собиралась. В первую же ночь приснилась ему редкостная мерзость: будто бы очутился он в огромном, ярко освещенном факелами подземелье. Курился из кадильниц густой благовонный дым, где-то неподалеку ритмично ударяли в бронзовую доску, и под раскатистый звон металла слышалось негромкое заунывное пение:
Иди, иди на запад,
Медленно пойдешь ты в Абидос,
О не познавшая мужского фаллоса,
Туда, где ждет тебя твой учитель-муж,
Отец наш и брат Гернухор.
Постепенно клубы благовоний рассеялись, Хованский огляделся. Поющие стояли вокруг массивной каменной плиты. Они были одеты в широкие черные плащи с капюшонами, полностью закрывающими лица, каждый держал в руке факел. К вертикально стоящей каменной плите была прикована нагая меднокожая женщина. Она была без парика, с обритым наголо черепом, остальных волос на теле тоже не было. Глаза женщины были полны безумного, животного ужаса.
Наконец пение смолкло, и один из одетых в черное подошел к плите. Он долго смотрел на обнаженную женщину, потом склонился к ее лицу:
— О идущая на запад, ты будешь достойной тофар-невестой господину нашему Гернухору в полях Осириса. Тебе уготована «ночь масла»[82] и погребальные пелены из рук Таит[83]. Тебе устроят похоронную процессию в день предания земле. Будет фоб из золота с изголовьем, украшенным лазуритом, и «небо»[84] над тобою. Певцы будут и исполнят танец муу у входа в твою гробницу. Жрецы огласят список поминальных жертв для тебя, совершат заклания скота у жертвенников твоих. Колонны твои в гробнице воздвигнут из белого известняка…
При этих словах судорога пробежала по животу женщины, рот ее распялился в отчаянном крике, однако под сводами подземелья не раздалось ни звука: в корень языка несчастной была глубоко всажена зазубренная кость ядовитой рыбы фархак. В бешеном усилии освободиться тело ее выгнулось, глубоко врезались в нежную плоть золотые цепи на бедрах, но напрасно. Выпрямившись, человек в черном улыбнулся:
— Пусть ничто не тревожит тебя, госпожа. Ты будешь предана в руки искуснейших парасхитов, и путь твой к мужу твоему будет долог, как длинная извилистая дорога в темноте.
Он ненадолго умолк и положил руку бешено извивающейся женщине на лобок.
— Они великие мастера, и раньше времени, госпожа, тень Ка не покинет твое тело. Ничто не пройдет мимо тебя, — ты почувствуешь, как живот твой будет вскрыт, и увидишь урны, которые с благословения великого Гора вместят твои внутренности, все, кроме легких и сердца. Затем твое тело зашьют и опустят в содовый колодец, где искуснейшие хоахиты будут поддерживать в нем жизнь, чтобы путь твой не кончился скоро. Семьдесят два дня будешь предаваться ты неописуемой муке, чтобы через нее очиститься и предстать перед мужем твоим непорочной. А когда тебя вынут из ванны, то вместо глаз твоих вставят глаза из стекла, со всем тщанием, с величайшим искусством растворят ткани мозга и извлекут их, не нарушив красоты твоих несравненных ноздрей. В последнюю очередь ты лишишься сердца, а все полости будут пропитаны пальмовым маслом и заполнены особыми смолами, и тело твое обретет чудесное свойство: веками ты будешь нетленна, но не иссохшей мумией, а такой, какой была при жизни.
