Я довольно быстро втянулся в весьма своеобразную жизнь монастыря. Мне нравилось, что здесь нет привычной для наших монастырей тишины и однообразия — напротив, во всем было буйство красок: разноцветьем сияли домики лам, внутреннее и наружное убранство храмов, поражали своей пышностью ритуалы с песнями и плясками в причудливых одеждах и масках, да и в повседневной жизни монахи много пели, говорили, смеялись.
Поразило меня и то, что монахи жили не скученно, не в общих кельях, а каждый в своем доме. Дома эти были и совсем скромные, и побогаче. Насколько я мог судить, обстановка во многих из них была вовсе не такой аскетичной, как в тех кельях, которые предоставлялись временным постояльцам, таким как мы с Ю. Здесь было не обязательно вести аскетический образ жизни — но все же и роскоши особой, конечно, не было, потому что ламы, отрешившиеся от мирских забот, не нуждались в ней. Многие из них были очень богатыми людьми, но осознанно выбравшими скромность в быту.
Ритуалы, медитации, изучение философских трактатов — вот что занимало основную часть времени живущих здесь. Но и физической подготовке уделялось много внимания — все ламы не только молодо выглядели, но и находились в прекрасной физической форме благодаря ежедневным тренировкам в гимнастике, беге, боевых искусствах.
Каждое утро меня будил необычный протяжный звук — так, сигналом трубы, похожей на морскую раковину, начинался день монастыря. И тут же открывались двери и окна, ламы один за другим выходили на обширную площадь перед храмом, цепочкой обходили его по кругу, а затем размещались на площади, чтобы приступить к главному действу, с которого начинался каждый день жизни в монастыре — ритуалу, направленному на то, чтобы повернуть время вспять и прийти ко второму рождению.
Непосвященному, вроде меня, это могло показаться чем-то вроде гимнастики или причудливого танца. Об истинной, глубинной сути происходящего я узнал через несколько дней после нашего прихода в монастырь, когда я уже успел немного здесь освоиться, и, по словам Ю, оказался готов приступить к практике.
Однажды утром Ю привел меня в один из небольших двориков перед аккуратным домиком, положил прямо на землю маленький коврик и велел мне сесть на него, а сам куда-то ушел. Через несколько минут он вернулся в сопровождении худощавого, почти наголо обритого ламы, возраст которого, конечно, я бы не взялся определить, но на вид он был довольно молод.
Ю сказал, что это лама Чен, который будет моим духовным наставником, гуру. Я удивился, потому что думал, что учить меня будет сам Ю. Как я могу учиться у кого-то другого, не зная языка?
Ю засмеялся и сказал:
— Чтобы учиться у меня, не надо было проделывать такой долгий путь. Нет, ты должен получить знание из первых рук. Что касается языка — то поначалу я послужу переводчиком, а в дальнейшем ты и без перевода все будешь понимать.
Пока я ничего не понимал, но лишь кивнул, соглашаясь.
Чен попросил меня сесть на коврик в позу лотоса, из чего у меня, конечно, ничего не вышло. Тогда он посмотрел на меня очень недовольно, даже сердито, и пробормотал что-то по-тибетски, с интонациями, которые показались мне угрожающими. Ю улыбнулся, глядя на мой испуганный вид, и сказал, что я должен привыкнуть: мне может показаться, что со мной обращаются грубо, но на самом деле это не так. Такая манера обращения необходима, чтобы мобилизовать все силы и возможности ученика. Иначе большинство учеников отвлекаются, теряют нить того, о чем говорит учитель, и практически спят на ходу.
