- Согласен. Но ведь в этом и суть научного познания!
Профессор закурил папироску.
- Утомил я вас наверно…
- Что вы! Так интересно!
- Ладно уж… Вот я вам покажу… - Он взглянул на часы. - Ох-хо-хо. заговорились! Давайте-ка сменим кабинет на столовую.
Выпив чашку кофе, я поспешил откланяться. Разумеется, я получил очередное приглашение.
После этого я побывал у профессора несколько раз. Мы много беседовали. Признаюсь, рассуждения профессора смущали меня. Они были так необычны, так не согласовывались с привычными представлениями о действительности, что рождали естественное, чувство недоверия. Я не раз ловил себя на мысли, что передо мной человек, одержимый маниакальной идеей, воспоминание о загадочном альбоме рождало тревожное ожидание.
Скажите, разве у вас не появлялось желание отрешиться от неумолимой логики вещей? Разве мир не являл вам в часы размышлений свою загадочную романтическую сторону? Да в сущности и не плохая вещь - романтика… В ней - свое очарование. Она не только противоречит науке, но и во многом помогает ей.
И вот Настал, наконец, один из самых замечательных вечеров моей жизни. Мы сидели в столовой у открытого окна. Теплый августовский ветерок чуть-чуть шевелил штору. С улицы доносился неумолчный шум большого города. Сгущались сумерки, но Воробьев предложил не зажигать огня.
- Люблю я, знаете, сумерки. В них что-то благотворно действующее на нервы.
Он встал и. облокотившись на подоконник, загляделся в окно. Я видел его узкую чуть сутулую спину с выступающими лопатками. Его небольшая сухая фигура силуэтом рисовалась на фоне окна. Только прядь волос на виске блестела в слабом свете.
- Ну вот, уважаемый тезка, - заговорил он через минуту. - сегодня я решил показать вам свое сокровенное. Я достаточно надоел вам за последние дни рассуждениями. Боюсь, что у вас сложилось обо мне нелестное мнение. Вот и спешу оправдать свою философию.
Он провел меня в смежную с кабинетом комнату, единственное окно которой было плотно закрыто тяжелой шторой. Комната скупо освещалась электролампочкой, подвешенной у самого потолка под розовым абажуром. В ней не было другой обстановки, кроме двух кресел и низкого полированного шкафчика, над которым к стене был прикреплен большой матовый экран в красивой овальной раме. Профессор усадил меня в кресло напротив экрана, а сам подошел к шкафчику.
- Поскольку вы не физик, - заговорил он, - я не буду утруждать вас техническими пояснениями, а сразу перейду к демонстрации своего изобретения.
Он открыл дверцы шкафчика, и я увидел два отделения - верхнее и нижнее, - облицованные материалом, напоминающим фарфор. Оба отделения освещались электролампочками. В нижнем находилось какое-то электронное устройство. Я видел радиосхемы, блоки печатных схем и множество других совершенно непонятных для меня деталей. В верхнем отделении было нечто совершенно для меня непонятное: на бесчисленных, пересекающихся под разными углами тросиках были укреплены тысячи прозрачных, сверкающих всеми цветами радуги кристаллов. Отделение напоминало ларец с драгоценными камнями. Там находились также тончайшие спирально закрученные проволочки, какие-то ампулы, наполненные цветной люминисцирующей жидкостью, и многое другое, что я не сумел запомнить. Я подозревал, что профессиональный секрет профессора заключен именно в верхнем отделении. Так и оказалось.
- То, что вы видите, - результат моей многолетней работы. Вот здесь, - профессор указал на верхнее отделение. - находится основная часть прибора. Ну а сейчас без лишних рассуждений начнем.
Он закрыл дверцы шкафа и склонился над небольшим пультом, расположенным под экраном. Долго настраивал какие-то рычажки, переводил стрелки, нажимал кнопки. Наконец экран засветился бледно-голубым светом.
- Виктор Григорьевич! - воскликнул я, - а ведь мне ясно! Догадываюсь… Это - новая, и, конечно, наиболее совершенная модель телевизора.
- Не торопитесь! Прошу вас, не торопитесь с заключениями, - обернулся ко мне профессор, - вы, батенька, еще ни о чем не догадались!
Он выключил в комнате свет и, пользуясь освещением от экрана, продолжал настраивать прибор. Я же сидел, озадаченный его словами и, затаив дыхание, следил за каждым его движением.
