Окно в другое измерение - страница 9
Понимать учили бабушка и мама.
Артём яростно мотает головой и машет здоровой рукой.
Бабушка:
— Гляди–ка, веселится!
Наклоняет голову, весь перекашивается.
Бабушка:
— Просит, чтобы положили его.
Суёт палец в рот.
Бабушка:
— Смотри, злится, злится.
Шарит в воздухе в поисках бабушкиной руки.
Бабушка:
— Прыгать хочет. Ему лишь бы прыгать.
12. Единственное, что Артём любит, — прыгать. Мы держим его, он хохочет.
— Всё, Артём, заниматься.
Бабушка:
— Ишь, надулся!
13. Поэтому мы чередуем занятия с прыганьем. У нас это как «пятёрки».
14. А чем можно заниматься с Артёмом?
Занятий у нас много.
Мы играем на музыкальных инструментах, лепим из теста, исследуем комнату, учимся удерживать в руках разные предметы, находить источник звука, трогаем гладкое и шершавое, холодное и горячее, железное и деревянное, играем гремящими воздушными шариками, пересыпаем горох и фасоль, переливаем воду.
Сначала Артём яростно сопротивлялся. Теперь привык. Слушается. Что-то даже начинает ему нравиться. Немногое.
Но я в него верю.
15. Результаты? Мне кажется, что они есть. Но не в этом суть.
16. Некоторые (даже, наверно, многие) спрашивают: а зачем? То есть какой во всём этом смысл? Он же необучаемый?
Во–первых, я в необучаемость не верю.
Во–вторых, я, считаю: если человек живёт, он должен развиваться. Что–то делать. Куда–то двигаться. Пусть со стороны и кажется, что это топтание на месте, но я–то вижу: вчера он впервые протянул руку и поймал колокольчик. А сегодня крепко схватил деревянную ложку. Сам опустил ладонь в миску с фасолью, рассыпал её по ковру. Осмысленно — на какую то секунду — прижал руку к моему лицу.
В–третьих, если всё это Артёму и не нужно и мои знакомые правы, у меня остаётся последний, неотразимый аргумент: это нужно мне.
P. S.
Кстати, сегодня Тёмина мама рассказала мне две истории.
«Стоим к кассе в “Окее”. Артём веселится, машет руками, ногами, ну и задел за пальто какого–то дядьки. Тот сразу:
— Женщина, ваш ребёнок меня пинает.
— Извините, — говорю, — у него ботинки–то чистые, видите, он не ходит.
И отодвигаю, конечно, коляску.
— А вы объясните ему, чтобы меня не трогал!
— Вы что, не видите, что это больной ребёнок? Он не понимает!
— Нет, вы ему скажите! Скажите вашему сыну! Это безобразие — людей бьёт!
Ну, тут уж я не сдержалась:
— Какой кошмар, — говорю. — Буквально избил вас мой ребёнок. И как вы только живы остались?»
«Пожилой мужчина помогает внести в подъезд коляску. Смотрит на Артёма:
— Вообще–то такой большой мальчик мог бы и сам ходить!
Я промолчала. А мужик, видно, был слегка того… Выпивши. Присмотрелся и говорит:
— Ой, а он совсем ходить не может? А почему? Он больной, да? А может, пойдёт ещё? Вы, мамочка, не переживайте, он, наверное, пойдёт. Такой большой мальчик…»
Дорогой Лёва!
Я знала, что рано или поздно это случится. Когда имеешь дело с такими людьми, как родители Рустама, можно чего угодно ждать. Точнее, можно ждать совершенно определенных вещей. И все наши с ним усилия пойдут прахом.
Я знала, что мать водит Рустама в школу, только пока имеет возможность оставить его там на всю учебную неделю. Другой пользы от школы она не ищет.
Ей всё равно, научится ли Рустам хоть чему–нибудь.
Так вот, воспитательница, бравшая мальчика в свою группу во второй половине дня, уволилась. Больше никто не соглашается возиться с Рустамом. Группы и так большие. Ему отказали в интернате.
Мать Рустама забрала его из школы.
Это значит, что он вскоре забудет всё, чему его научили (в том числе и я). Перестанет есть ложкой, проситься в туалет. Пропадут все (и так минимальные) учебные навыки.
Я очень, очень расстроена.
Значит, всё было зря?
Как мы играли! Кормили куклу, расчёсывали ей волосы. Рустам не умел играть, он и игрушек–то не видел до того, как пришел в школу. Он понемногу начал подражать моим движениям. Вот впервые произнёс звук «а»… Собрал пирамидку…
Как нам всегда было хорошо вместе. Он не хотел, чтобы я уходила.
Школа N — далеко не самое подходящее место для таких детей, как Рустам. Но это рай по сравнению с тем, что ждёт его дома. Дома требуют и хотят только одного: чтоб не мешал.
Дорогой Лёва!
