Сейчас, сидя на берегу Итили, Улу-Мухаммед с интересом наблюдал, как рыбаки тащили сеть. Огромные осётры никак не желали расставаться с родной стихией, спешили упрятаться поглубже в кишащую рыбами воду, но всякий раз натыкались на сеть, сотканную из крепких нитей. Рыбаки, уперевшись в борта ногами, напрягались из всех сил, и хан видел вздувшиеся на крепких руках толстые вены. Наконец они подтащили сеть к самому борту и высыпали бьющуюся рыбу на дно лодки.
— Господин, — осмелился наконец произнести Тегиня, — прибыл Махмуд.
— Махмуд? — удивился Улу-Мухаммед. — Я велел ему быть в Нижнем Новгороде! Почему он прибыл так скоро? Впрочем, ладно, зови его сюда.
Улу-Мухаммеду не хотелось покидать уютный берег. Не часто ему удавалось постоять просто так на берегу, и сейчас, глядя на Итиль, безмятежную и тихую, он наслаждался свободой, коротким бездействием. Хан знал, что уже завтра он сбросит с себя эту безмятежность и вспомнит, что в Сарайчике обидели его посла, заставив на коленях вручать грамоту хану; в Бахчисарае Кичи-Мухаммед ищет у соседей помощи в борьбе с Казанью, и нужно помешать этому, а Василий задерживает обещанную дань. Уже завтра он будет другим, таким, к которому привыкли и которого боялись.
Подъехал Махмуд. Он держался как и подобало наследнику престола: высокомерно и чванливо, не всякий раз отвечал на поклоны, а если кланялся, то это было едва заметное приветствие. Маленький, неказистый, он казался жалким подобием самого хана. И всё-таки это его сын! Его наследник! Он зачат в то самое время, когда Улу-Мухаммед был счастлив, когда он владел не только красивейшим гаремом, но и половиной мира. Тогда эмиры считали за честь коснуться губами кончика его туфель, а послы других стран разговаривали с ним, не вставая с колен.
— Здравствуй, отец. — Махмуд сошёл с коня и припал лицом к полам кафтана.
Нет уже спесивого наследника, строго поглядывающего на родовитых мурз, есть любящий сын.
— Здравствуй. Почему ты здесь?
— Мне показалось, что я тебе нужен.
— Я тебе велел оставаться в Нижнем Новгороде, — сказал Улу-Мухаммед.
— Отец, мне сообщили, что против тебя готовят заговор. Я спешил предупредить тебя, — смело посмотрел в лицо хана Махмуд.
Эта новость удивила Улу-Мухаммеда. Он так привык к верному и преданному окружению, что перестал далее думать об опасности. Возможно, с годами он потерял бдительность, и сын сейчас внесёт ясность.
— Я слушаю тебя, — сказал Мухаммед, взглянув на сына сверху вниз.
Махмуд вдруг почувствовал, что его угнетает величие отца. Улу-Мухаммед был огромным деревом, тень от которого падала и на него, тем самым заглушая рост. Махмуд давно хотел сбросить с плеч тяжесть отцовской опеки. Улу-Мухаммеду было шестнадцать, когда он встал во главе рода и повелевал Золотой Ордой. Так почему его старший сын должен ждать: ведь ему перевалило уже за двадцать. Они были словно два дерева, которые не способны расти рядом. Несмотря на обилие солнца, тень от кроны одного обязательно падает на другое. И важно сейчас набрать силу, чтобы потом не сделаться жалким кустарником у корней великана.
— Отец, здесь слишком много народу, — сказал Махмуд, оглядываясь на стоявших неподвижно стражников. — Давай пройдёмся вдоль берега, и я сейчас тебе всё объясню.
Улу-Мухаммед сделал знак рукой, и стража застыла, покорная воле хана. Они шли вдоль берега — отец и сын. Мухаммед огромного роста, величавый, как гора. Махмуд едва доходил ему до плеча. Высокие ивы заслонили хана и его сына от свидетелей. Некоторое время была видна шапка хана с длинным хвостом черно-бурой лисицы, потом пропала и она.
Большой Мухаммед шёл немного впереди, Махмуд поотстал. Старший сын всегда помнил своего отца огромным, а в детстве он казался ему просто великаном. Ему всегда хотелось встать вровень с отцом, но тот оставался недосягаемым. Даже для сына Мухаммед оставался ханом и смотрел на него с высоты своего величия.
— Что ты мне хотел сказать? — повернулся Улу-Мухаммед к сыну и тут почувствовал, как что-то холодное вонзилось глубоко в грудь.
Совсем близко от своего лица хан увидел глаза старшего сына, холодные и жестокие.
