Студёный ветер холодил кожу, забирался под кафтан, трепал его полы, а бояре, будто мальца малого, держали под руки слепца Василия. Он осторожно сделал один шаг, другой. И трудно было узнать в нём московского государя с лёгкой поступью и быстрыми движениями.
Словно сызнова учится ходить князь.
— Молчат, стало быть, — сказал Василий, и в ответ ему со стен громыхнуло.
Каменное ядро, рассекая воздух, угодило в баньку и, разбив в щепы стену, непрошеным гостем вкатилось вовнутрь.
— Палят, государь, в тебя метили, — сказал Прошка. — Да больно далеко, не попасть им. И никогда угличские стрелками хорошими не были, это не наши московские пищальники.
— Не хотят покориться. Ладно, поглядим, как дальше будет. Борис Александрович пушки обещал привезти. Завтра наряды здесь будут.
Наряды доставили точно в назначенный срок. Кони медленно волочили сани с орудиями, а они лениво, на каждой кочке, перекатывались с одного бока на другой, выглядели устрашающе.
Пушки установили под стенами города и стали ждать распоряжения Василия Васильевича.
Вышел Василий Васильевич. Сняли пушкари шапки и кланялись в ноги, а пустые глазницы были устремлены выше склонённых голов, к самым куполам угличских соборов.
— Сколько пушек, Прохор? — спросил великий князь.
— Две дюжины, князь. В обозе ещё есть, а ежели эти не помогут, тогда все выставим.
— Подведи меня к орудию, — пожелал Василий.
И, взяв князя за руку, Прохор Иванович повёл его к наряду.
— Вот, государь, перед тобой пушка.
Василий выставил вперёд руку, и пальцы его упёрлись в гладкую прохладную медь пушки.
— Крепка, — не скрывая удовольствия, выдохнул князь. — Сколько же пудов ядро весит?
Обрубки пальцев ласково ощупывали орудие. Когда-то так великий князь оглаживал разгорячённого коня, если тот норовил вынести его в самую гущу сечи. Да и Василий никогда не пасовал, везде первый был.
— Да пудов эдак пять, думаю, — прикинул Прошка. — В обозе осадные пушки есть, так там ядро до семи потянет.
— Ладно, пускай пушки пока постоят для устрашения угличан. А ты им письмо в город отправишь. Если к обеду Углич не сдадут, брать будем! — решил Василий и, повернувшись, увлёк за собой бояр.
Перед самой обедней на сторожевой башне затрепетало белое полотнище, отворились городские ворота, и воевода с хлебом-солью в руках вышел встречать великого князя.
Углич пал.
Студёно было в Каргополе. Каждый день дул северный ветер, неустанно приносил с собой снежную вьюгу. Шемяка выглянул в окно и увидал замерзшую Онегу, которая, петляя, уходила в лес. На снегу неровными квадратами стояли чёрные избы, из закопчённых труб тяжёлыми клубами вырывался дым и стелился почти над самой землёй.
У проруби князь углядел баб, пришедших по воду: пристроив коромысла с вёдрами на плечи, они павами удалялись в сторону посадов.
У самого леса разъезжал дозор. Тихо было. То не Москва с колоколом-ревуном на Благовещенском соборе. Здесь даже служба проходит тише. А что говорить о хоре: голоса совсем не те и ладу в песнопении нет. Одно слово — удел!
Шемяка уже знал, что Углич пал. Вчера прискакали гонцы с вестью о том, что и Ярославль встречал Василия как своего господина, бояре были пожалованы, а многие взяты на службу к Василию. Погостил он там три дня и отбыл в Москву.
Вдруг Дмитрий увидал, что из леса выехали сани, следом за ними — дюжина отроков, вооружённых копьями. Сани остановились, к ним быстро подъехал дозор.
Боярин, сидевший в санях, о чём-то недолго говорил, а потом воин махнул рукой, и сани легко заскользили дальше, приминая полозьями выпавший снег.
Дмитрий не разглядел, кто был тот боярин, но понял сразу — это гонец от великого князя. Прицепив боевой меч и накинув парадный плащ, князь решил выйти навстречу.
— Прохор Иванович, стало быть, — столкнулся князь в дверях с боярином. — По какой нужде пожаловал?
Прохор хотел было снять с головы шапку, но опомнился — ладонью стряхнул с ворота талый снег. Чего шапку зазря ломать, есть господа и поважнее, и, приосанившись, объяснил:
— Грамоту тебе от великого князя московского везу, — и протянул аккуратный свиток.
