— Изловить бояр Дмитрия Шемяки.
— А далее что делать прикажешь?
— Там видно будет.
Стража побежала выполнять наказ Прошки. Город ещё ничего не знал. Слышались удары бубна, кто-то из парней голосисто распевал песни, а скоморохи без устали танцевали на улицах, будоража бесшабашным весельем город.
Прошка обернулся к детине и сказал:
— Кажись, всё идёт своим чередом. Езжай теперь к Владимиру Ярославичу, пускай в Москву полк шлёт! А вы со мной, — махнул он страже, которая уже поснимала наряды, повыбрасывала страшные маски и готова была выполнить наказ боярина. — Во дворец!
У дворца собрался народ, слышался смех, один из скоморохов, с бубенцами на шее, шутливо заигрывал с девками, вытаскивал их в круг. Молодухи поначалу смущались от общего внимания, прикрывали лица платками, а потом, осмелев, павами плыли в танце.
Прошка поднимался по лестнице прямо в великокняжеские покои, следом, бренча оружием, стараясь не отстать от боярина, торопились остальные.
— Кто таков?! — преградил Прошке дорогу страж в позолоченной кольчуге. — Пускать не велено.
— Вяжи его! — приказал боярин.
Его скрутили, завязали поясами руки и ноги и, словно куль, бросили в угол.
Прошка вошёл в сени. Навстречу ему выбежал юноша, судя по одежде, из дворовой челяди, и, озираясь на окровавленный клинок Прошки, заговорил:
— Истопник я при дворе великой княгини, а больше ни в чём не повинен...
— Где наместник Шемяки?
— Я его в горнице захватил, — обрадовался истопник. — Лежит он, связанный, под лавкой.
— Как захватил-то? — подобрел Прохор Иванович.
— Я как услышал, что воины Василия Васильевича в городе, так сразу сюда поскакал. А Фёдор, Шемякин наместник, уже из конюшни выходил с конём посёдланным, так я его хватил сковородкой по башке и в терем оттащил.
— Сковородкой, говоришь? — переспросил, улыбаясь, Прошка.
— Сковородкой, — радостно подтвердил истопник.
— Как звать тебя? — спрашивал Прошка.
— Георгий.
— Победоносец, стало быть, — пошутил боярин. — Хорошо, при моей особе посыльным будешь. Теперь покажи, где наместник лежит.
Фёдор Галицкий лежал в углу горницы, связанный по рукам и ногам. Он истошно матерился, извивался, как змей, и, когда в палату вошёл Прошка с воинами, он заорал на них:
— Ну что стоишь, глаза вылупил?! Вели наказать того, кто меня бесчестью предал! Что молчишь?! Неужто не признаешь Дмитриева наместника?! Вернётся Дмитрий Юрьевич, наябедничаю на тебя, тогда он с тебя башку снимет! Что молчишь, нечестивец, харя твоя окаянная!
Прохор не удержался от улыбки:
— Позором твоим любуюсь.
— Мать твою! Мало тебе моего бесчестья, так ты ещё и челядь нерадивую пригреваешь! — Он увидел за спиной своего обидчика.
— А ну-ка тащите его вон из горницы, пусть в темнице посидит! — распорядился Прохор.
Веселье в Москве приутихло, девки разбежались по дворам, да и скоморохам стало не до шуток, опасливо озирались они на вооружённых дружинников, которые рыскали по городу, забегали в палаты, до смерти напугав своим грозным видом дворовую челядь, хватали мятежных бояр за шиворот, тащили в темницу.
Скоро весь город знал, что дружина Василия Васильевича вошла в Кремль. Бояре Дмитрия Шемяки спешили спастись бегством и, бросив домочадцев, садились на коней и уезжали из Москвы восвояси. Однако удавалось уйти немногим: бдительная стража хватала их у ворот, стаскивала с коней и, не считаясь с чином, подзатыльниками гнала к княжескому двору, где свой суд чинил Прохор Иванович.
Он обходил нестройные ряды бояр, сбивал с них шапки, а тех, кто особенно протестовал, широко размахнувшись, бил в зубы. А потом, глядя на кулак, сетовал:
— Все костяшки о противные морды ободрал. — И, глянув на Георгия, который, как собачонка, теперь не отставал от него ни на шаг, сказал: — Теперь ты бить будешь, у тебя кулак крепче.
Боярин Прохор Иванович заметил среди вольных людей верзилу саженного роста (до макушки которого и рукой не дотянуться), спросил строго:
—Кто таков?
— Сын боярский... боярина Фёдора Галицкого...
— Вот оно что! — возликовал Прошка Пришелец. — Дай ему, Георгий, по зубам!
