Вот и сказано то главное, из-за чего и прибыл Василий в монастырь, а теперь игумену решать, как дальше быть. И уже осторожно, опасаясь неловким обращением обидеть святого отца, спросил:
— Помоги мне, Трифон, снять проклятие этих грамот.
Молчал Трифон. Одно дело — считать Василия своим государем и совсем другое — проклятые грамоты на себя брать. Василий смиренно и терпеливо дожидался ответа, уложив на колени обезображенные ладони.
Хоть и слеп Василий, а дальше зрячих видит.
— Если сниму на себя проклятые грамоты, стало быть, опять война... — размышлял игумен.
— Война... — эхом отозвался Василий. — А разве правда не дороже пролитой крови? И разве не мои предки великими князьями на Москве были! Подобает ли мне, великому московскому князю, в Вологде сидеть, как дальнему родственнику? От неправды смута идёт, отец Трифон, — возражал Василий. — Если бы не возроптал Дмитрий, на Руси мир был бы.
Игумен и Василий сидели один против другого. Трифон за эти дни успел изучить обезображенное лицо князя, успел привыкнуть к пустым глазницам, и ему уже казалось, что ничто не сможет взволновать Василия. Но сейчас лицо князя покрылось румянцем. Он волновался, а руки его беспокойно двигались.
— В народе эти грамоты проклятыми зовутся. И знаешь почему? Кто нарушит их, на того Бог проклятия посылает, — степенно рассуждал старец. — Только если не нарушить их — значит неправду чинить и жить по кривде, а не по правде. Народ наш христолюбивый и тебя может не понять, князь, а если проклятие и падёт, то на мою голову. — Игумен замолчал.
Василий терпеливо дожидался продолжения разговора.
— Мне ли, монаху, бояться Божьей кары? За правду же и пострадать не жаль. — На лице игумена появилась улыбка.
Проклятия грамот с Василия были сняты в литургию. Дождливо было в этот день, и отец Трифон, ступая по слякоти монастырского двора, горбился, взвалив на себя проклятья. Он шлёпал босыми ногами по грязи, не разбирая дороги, шёл в свою келью, ряса его намокла и плотно пристала к телу, мешая идти. Кто-то из чернецов хотел укрыть Трифона плащом, но он, отстранив сердобольную руку, пошёл дальше. И чернецы с жалостью смотрели ему вслед, пока наконец он не скрылся.
Рано поутру в келью к отцу Трифону постучали. Игумен не спал в этот час и открыл сразу. Посыльный, совсем юный отрок, оробев от близкого присутствия самого почитаемого старца на Руси, заговорил:
— Князь Василий Васильевич послал к тебе. Мария рожает! Схватило её!
Опешил святой отец:
— Что за Мария, дурная башка, как следует объясни. Монастырь-то не женский!
— Великая княгиня Мария, жена Василия Васильевича!
Действительно, великая княгиня была на сносях, один раз он видел её, когда она осторожно переходила монастырский двор, опасаясь за своё раздутое чрево.
— За повитухами послали? — спросил Трифон.
— Да где же их сыскать, великий князь приказал к тебе идти, святой отец! — пояснил юноша.
Трифон нахмурился.
— Ладно, иди! — в сердцах буркнул он, ругая себя, беременную княгиню да заодно и самого князя. — Буду сейчас, икону святую принесу.
Скоро Трифон явился в покои князя Василия. Мария, закусив зубами краешек платка, сдерживала рвущийся стон. Василий сидел подле, дожидаясь прихода игумена, и, когда дверь заскрипела, сделал шаг навстречу.
— Ты, Трифон?
— Я, государь, — смутился вдруг игумен.
Есть От чего глаза потупить, сколько прожил, а вот роженицу впервые видел, да не где-нибудь, а в монастыре мужском. Трифон поставил икону Богородицы у изголовья, посадил на место Василия.
— Не знаю, что и делать, отец Трифон. — Игумен уловил дрожь в голосе князя. — Если бы зрячий был, так сам чадо на свои руки и принял. А теперь что же? И на помощь надеяться неоткуда. Где сейчас повитух сыщешь? Княгиня криком изошла, сейчас родить должна.
Игумен посмотрел на роженицу. Глаза у Марии расширены — не то от боли, не то от страха перед предстоящим. Возможно, от того и другого, как-никак в мужском монастыре рожать придётся.
— Только тебе и могу доверить, отец Трифон, руки у тебя святые, — сказал Василий.
«Вот оно что, — про себя усмехнулся Трифон. — Из игумена повитуху надумал сделать».
