* * *
Гости собрались в гостиной. Но только туристы из Лондона, исландцев приглашать не стали. Мы с Дагом решили, что скажем сначала друзьям погибшего – это самое тяжелое.
Когда я вошла, все разом обернулись. На прежней работе я делала это постоянно. Все эти встревоженные семьи, ожидающие новостей, родные, которым я должна сообщить то, что они меньше всего хотят слышать. Нам не удалось. Возникли непредвиденные осложнения. Мы сделали все, что могли.
Ногти впились в ладони. Я ведь была и на той стороне. И знаю, каково это. Лица расплывались перед глазами – замершие, напряженные, внимательные. Подкатила тошнота. То, что я собираюсь сказать, изменит их жизнь навсегда.
– Мы нашли.
Тут же посыпались вопросы, но я подняла руку, прося тишины. Важно изложить ужасную новость как можно быстрее, чтобы не зародить надежды. Надежда – великое дело, если есть шанс, что все будет хорошо. Но когда произошло необратимое, надежда только во вред. Хотя я не думаю, что кто-то из них еще надеялся. Они уже все поняли. Однако понимать и знать – не одно и то же.
– Боюсь, у меня очень плохие новости.
Атмосфера мгновенно накалилась. Сгустившееся напряжение словно сдавливало меня со всех сторон. Ладно, у меня на руках все карты, я готова раскрыть их, и пусть они делают с этим что хотят.
– С глубоким сожалением вынуждена сообщить, что она мертва.
В первый момент – ошеломление, у всех. Смотрят молча, будто ждут еще одной, ключевой, фразы. Но постепенно смысл услышанного дошел до каждого, и все отреагировали по-разному: истерика, недоумение, злость.
Я знала, что ни одна из этих реакций не является более или менее верной. Я не раз наблюдала это в больнице, когда приходилось оповещать ближайших родственников. Любой медик скажет вам, что чаще всего стоит беспокоиться о тех, кто спокоен, а не о тех, кто воет и кричит. Вот только больно одинаково всем. Горе столь же разное в своих проявлениях, как и люди, на которых оно обрушивается. Мне хорошо это известно.
Но невольно мелькнула мысль: что, если кто-то из них притворяется? Разыгрывает спектакль? Посыпались вопросы про тело, как я его нашла, как оно выглядело… Я отвечала, а в голове билось одно: вдруг кто-то из них уже все знает? Вдруг он или она знают больше, чем показывают?
* * *
Я сидела в убежище моего кабинета, когда зазвонил мобильник. Я схватила телефон, полагая, что это босс или полиция, – звонят, чтобы сообщить, что они уже в пути. Это была не полиция.
– Мам, я не могу сейчас говорить.
– Что-то плохое случилось. Я уверена.
Как она смогла понять это из одной моей короткой фразы? Я стиснула зубы. Заставила себя успокоиться.
– Со мной все в порядке, это все, что тебе нужно сейчас знать. Поговорим позже. Ладно?
– Ты не позвонила вчера, как мы договаривались. Поэтому я подумала, наверное, что-то стряслось… – Ее голос срывался от волнения. – О, Хитер, я не должна была позволять тебе уезжать в такое место.
* * *
Мама так и не сумела понять мои чувства. Почему, оказавшись в одиночестве впервые за пятнадцать лет, я захотела еще большего одиночества и переехала в такое место. Но она не могла понять, потому что я не могла объяснить то, что просто чувствовала: в окружении других людей мое одиночество лишь острее. Друзья, как бы они ни пытались мне помочь, как бы ни сочувствовали, напоминали о нем. И город, где мы жили. На каждом углу кафе, где мы завтракали; книжные магазины, где мы с удовольствием и подолгу зависали; закусочные «Сенсбери», где покупали готовые блюда с карри и бутылку вина. Но хуже всего было в нашей квартире. Я просто не могла заставить себя войти в нее. Средоточие воспоминаний о нашей жизни – мы поселились там сразу после университета. В этой квартире я провела всю мою взрослую жизнь.
Меня окружали люди, живущие своей упорядоченной или хаотичной жизнью, они женились, заводили детей, хлопотали по хозяйству, и от этого лишь отчетливее становилась неподвижность моего существования. Моя жизнь замерла, остановилась. На неопределенный срок. Может, и навсегда.
Так что да, иногда мне здесь одиноко. Но этот пейзаж гармонирует с одиночеством, и тут я не сталкиваюсь ежедневно с тем, что потеряла, с эхом моего прошлого, наполненного цельной, счастливой любовью. И да, иногда, как и в городе, я с большим трудом встаю по утрам, заставляю себя одеться, позавтракать и совершить короткую прогулку до кабинета в Охотничьем Доме. Но гораздо легче начинать день, если знаешь, что не встретишься с другими людьми, с их счастьем.
