– Что она действительно готова была расстаться с жизнью. Она не раз признавалась ему в этом, и каждый раз он уговаривал ее исповедаться отцу Оберлину. – У Мартина слезы навернулись на глаза. – Прошу вас, отец приор… Умоляю вас… Сходите к врачевателю, урезоньте его. Это злая клевета, и если слухи пойдут по городу, то… Мой отец не переживет такого позора!
Генрих чувствовал, как трясутся плечи юноши.
– Успокойся, брат мой, успокойся. Я обо всем позабочусь.
Середина июля 1484 года
Сорокадневный траур подошел к концу. Вчера отец Оберлин отслужил заупокойную по нашей маме и произнес короткую проповедь о том, что нам не следует больше скорбеть: жизнь преходяща, смерть же дарит вечный покой. Путь человеческий подходит к концу, и мы вручаем душу свою Господу; для того же, кто перед смертью успел искренне раскаяться в своих грехах, время в чистилище – не время страданий, но надежды и очищения, где душу поддерживают молитвы живых и хранят сами ангелы небесные. Уже вскоре душа Маргариты будет спасена и предстанет пред Господом.
Как же утешили меня эти слова! Жаль, что брат Генрих не смог присутствовать при этом столь значимом для нашей семьи событии. Мартин рассказал нам, что приора вызвали в Кольмар на важное собрание доминиканцев. Тем же вечером я наконец-то убрала в столовой.
– Какой сегодня хороший день. – Отец облизнул ложку, доев остатки овсяной каши, которую я подала на завтрак, и откинулся на спинку стула. – Может, мой младший сын прав в своих предсказаниях и год действительно будет урожайным.
Грегор буркнул что-то неразборчивое. Как и каждое утро, после первых рабочих часов он молча сидел за столом и жадно запихивал в себя завтрак. А вот отец сегодня казался воодушевленным.
– Давайте вечером поужинаем в нашей столовой. Отпразднуем сегодняшний день, день святой Маргариты, именины вашей матушки!
Я удивленно посмотрела на него. И правда, я совсем забыла о том, что сегодня день святой заступницы Маргариты[50], покровительницы крестьян, юных дев, девочек и рожениц, одной из четырнадцати cвятых помощников[51].
Мама любила святую, в честь которой была названа. Она даже приобрела у монахинь-доминиканок в монастыре Сюло иконку, на которой святая крестным знамением повергает дракона. С тех пор икона висела у нас в столовой. Сколько я себя помню, мы отмечали этот день праздничным ужином и по маминому указанию каждый раз приглашали на трапезу какую-нибудь семью городских бедняков Селесты. Даже в нелегкие для нас времена мама настаивала на соблюдении этой традиции.
Еще больше я удивилась, когда отец предложил мне накрыть роскошный стол.
– Купи у мясника хороший кусок мяса на жаркое. К нам придет Мартин, может, будут еще гости. Поэтому не скупись на провизию. Ах да, и свежий белый хлеб[52] не забудь.
Я восторженно кивнула.
– Сразу после завтрака пойду за покупками. И я могла бы сварить суп из куриного бульона, каким меня вчера угостила жена главы гильдии. С полбовыми клецками и вареным яйцом.
Я очень обрадовалась тому, что мы снова отпразднуем день святой Маргариты.
После того как Грегор наконец-то доел, я поспешно убрала в кухне, взяла корзинку и вышла в переулок. Воздух после ночи еще сохранял приятную прохладу. От нашего дома в переулке Гензегэсхен было совсем недалеко до мясных рядов при городской скотобойне. Поскольку меня в моем квартале все знали, я радостно здоровалась со всеми встречными.
Этим утром я словно избавилась от тяжкой ночи. После вчерашней службы я впервые за долгое время смогла уснуть беспробудным сном. Наверное, причина крылась и в том, что перед службой я все-таки сходила исповедаться, поскольку воспоминания о том неудавшемся гадании и украденном горшочке не давали мне покоя. Правда, мне показалось, что отец Оберлин не очень-то слушал меня в исповедальне, все время бормотал «Хм… хм…» и отпустил мне грехи, сказав двадцать раз прочитать «Аве Мария»[53], «Кредо»[54] и «Отче наш». Имя Тощей Агнес я предусмотрительно называть не стала, но священнику, похоже, было все равно, к кому я ходила за гаданием. Подойдя к торговцу свининой на мясных рядах, я попросила его отложить мне большой сочный кусок мяса, который я заберу на обратном пути с огорода. Затем я купила у пекаря белый хлеб из муки тончайшего помола и неспешно вышла из города, миновав укрепленные ворота. Два стражника, лениво прислонившиеся к городской стене на солнышке, даже не обратили на меня внимания, когда я прошмыгнула мимо них.
