И ты так и делаешь: механически исполняешь привычные обязанности, кропаешь рождественские стишки, читаешь вечернюю газету, вытираешь кухонный стол. Каждый день, по многу раз в день, приходится вытирать кухонный стол и вынимать из шкафа посуду.
И однако все рухнуло, и как бы ты ни старалась безупречно делать ежедневные дела, прежним ничто уже не станет.
Вивиан дошла до того, что после каждой еды сразу же мыла и вытирала посуду, словно от одного этого Бёрье мог в любую минуту открыть дверь. Как будто он только-только вернулся с работы.
Как будто ничего не случилось.
Самая страшная вина Бёрье состояла в том, что ни один клей на свете не мог заново склеить мир Вивиан.
Что делать человеку, выбитому из привычной колеи? Что ему делать с монограммой на простынях, как отмечать день свадьбы, что делать с мебелью, когда квартира с отдельным входом назначена к принудительной продаже и надо устраивать жизнь заново в маленькой квартире?
С кем вдвоем ждать наступления старости?
Где та свалка, куда ночью можно тайком снести свои мечты?
Может, Вивиан судила себя слишком строго, но она считала себя виноватой, виноватой перед своими мечтами, и она любила Бёрье. Она не могла понять, как у него хватило духу причинить ей такое зло.
Больше всего ее унижало то, что как бы скверно он ни обращался с ней, она никогда не переставала его любить.
Бёрье этого так и не узнал, но все эти годы она пыталась не сдавать позиций, поддерживая то, чего больше не было, в чем больше уже не нуждались.
— Разводиться нельзя! — упрямо твердила она.
— По нашему жестокосердию можно, — отвечал ей Бёрье через адвоката.
Когда она наконец поняла, что назад пути нет, она кулаком разбила одно из окон своей квартиры, чтобы сделать себе больно — и понять до конца.
«Do re mi — the three first notes just happen to be…»
И все же она не понимала.
Это не могло случиться, но случилось, по его жестокосердию это оказалось возможным.
Бёрье бросил ее, как бы оборвав что-то посредине, не дав ей возможности устраивать сцены, ругаться, кричать или выплакаться. Он казнил ее как профессиональный палач.
Она сделалась маленьким твердым камнем, она упорствовала; дни, ночи, годы напролет она составляла длинные списки своих требований и прав, списки того, что принадлежит ему, а что ей.
Судебный процесс он выиграл полностью, отняв у нее все, даже то, что она принесла с собой из родительского дома, то, что они письменно поручились никогда не отнимать друг у друга.
Но их подписи не были заверены нотариусом, и Бёрье отказался признать свою. А ей сказал: «Верно, верно, я подписывал, но для суда этого мало, а порядочность нам иногда не по карману».
Так и осталась Вивиан при списках того, что принадлежит ему, а что ей.
На них не взглянул даже судебный исполнитель, составлявший опись. Все ее наследство, самые дорогие ей с детства вещи забрал Бёрье. Его новая жена будет пользоваться столовым серебром из родительского дома Вивиан, раскладывать его на столешнице сливового дерева.
Бёрье отказался дать отчет в своих заработках. Как у Вивиан хватило наглости даже обращаться к нему с подобным требованием! Он тянул, изворачивался, лгал, и его усердно поддерживал адвокат, господин Сёдермарк, который не погнушался увязаться за Вивиан на улице, уговаривая ее взять свой иск назад.
Уклониться от уплаты алиментов на содержание Жанет Бёрье все-таки не мог, но свел их к минимуму.
Дело кончилось принудительным разделом имущества. Подписать бумагу Вивиан отказалась.
Она так и не сдалась. Судорога ее так и не отпустила.
Их общие друзья, с которыми она так любила общаться и которым так доверяла, оказались его друзьями, а не ее. Они больше не давали о себе знать.
Вивиан жила жизнью Бёрье. И потому потеряла все.
