Зе Мария не сможет предложить ей поездку в деревню. Его волнение стихло так же быстро, как и возникло. Между тем, когда Эдуарда вернулась домой, он почувствовал, что в этот день у него еще была возможность откровенно обсудить то, что их разъединяло. Эдуарда, казалось, так же, как и он, желала выяснить отношения.
— Ты не ушел, лентяй?..
— Я последовал твоему совету… — Ив порыве страсти он внезапно с силой опустил руки на ее плечи, вынуждая сесть на кровать и одновременно изливая душу в потоке упреков и извинений. Его руки в каком-то жесте отчаяния перебегали с волос Эдуарды на ее шею, на руки, на все, где он находил нечто такое, что хотел и ранить и ласкать. Эдуарда слушала Зе Марию с привычным раздражавшим его спокойствием; но когда он, униженный и обессиленный, пришел к цели, она погасила последние его слова в поцелуе, выразившем нежность, но более всего желание того, чтобы он обладал ею.
— Мы несчастные глупцы, Зе. Мы растрачиваем жизнь, которая могла бы стать чудесной для нас. Но я хочу защитить нас от твоих терзаний. Прочь их!
Он наигранно улыбнулся.
— …И раз уж мы решили сказать друг другу все начистоту, я должна признаться тебе, что медовый месяц кончился. Он должен был кончиться даже раньше. Нет, не делай такого выражения лица! Теперь каждый из нас будет зарабатывать деньги. Я воспользуюсь знанием французского и буду давать уроки, а…
— Нет!
— Боишься, что семья Силвейра скажет, что ты женился на мне, чтобы тянуть из меня денежки?.. Оставь эти глупости. Я работаю, и ты работаешь в часы, свободные от занятий на факультете.
Он хотел было запротестовать, но тут дона Луз прервала их разговор стуком в дверь, чтобы вручить им два письма.
— Это мне. Читай, если тебе хочется. Думаю, что теперь нас засыплют письмами. Это хороший признак, но я догадываюсь об их содержании.
Она отошла к окну, чтобы прочесть письмо.
— Точь-в-точь что я говорила. И обзывают тебя всяческими словами… В стиле бульварного романа. Семья Силвейра не пожалела времени на никчемные генеалогические изыскания, а теперь, войдя во вкус, они уже потеряли всякую меру. Ну, живее читай!
Он взял два листка бумаги, исписанных мелким и ровным почерком.
В доме Эдуарды царит трагическая обстановка. Мать в первые недели слегла и находилась в бреду. Все в семье, впрочем, потеряли интерес к светской жизни и избегали связей с обществом. «За исключением этой бесстыжей женщины, твоей тетки Марты, которая — мы это прекрасно знаем — больше всех виновата в том, что произошло!» И наконец, еще есть время поправить беду. Эдуарда должна знать, что дома ее ждут и готовы все забыть. Им уже известно, что дядя Артур помогает ей деньгами; если именно денег добивается соблазнитель, они согласны рассматривать развод как коммерческую сделку.
Эдуарда подождала, пока он перечитает письмо, наблюдая за его реакцией; взгляд его был неподвижным, лицо побледнело.
«Бесстыжая женщина, виновная в том, что произошло». А разве на самом деле это не так? Зе Марии нравилось, что другие ищут ему сообщников. Совместная жизнь с семьей доны Марты только вредила ему, портила его, пробуждала в нем противоречивые мысли и расслабляла тело. Этот эгоист, этот шарлатан Луис Мануэл? «У вас хватило смелости не ждать. Плуты!» Но когда он постучал в вашу дверь, он спрятался за своей болтливой интеллигентностью! Он принес вам дружбу, общие надежды и печали. Дона Марта использовала его в качестве пешки в своей игре обиженной женщины. Кем он был для доны Марты? Одним из шутов из свиты ее сына. У доны Марты были определенные понятия о людях из деревни. Увидев крестьянина, она всегда вспоминала лето, проведенное на своей скучной ферме в Бейрас. Внизу, под каменной верандой, скотный двор и крестьяне, сновавшие среди скотины и обладавшие таким голосом, что усмиряли лошадей, быков, свиней, как будто их сближала какая-то общность инстинктов.
Хотя Зе Мария несколько пообтесался благодаря совместной жизни с людьми, достойными этого звания, он все-таки оставался крестьянином, был экзотическим представителем среди гистрионов, которые вынуждали его вращаться в обществе Луиса Мануэла:
