— Было бы лучше, если бы ты больше не говорил ничего обидного о моей вере.
Зе Мария позволил ей уйти, не сказав ни слова. Он, разумеется, не хотел обидеть ее, и его удивила такая чрезмерная реакция. Это был удобный случай для того, чтобы высказать ей некоторые истины. Убеждения ее не ставились под сомнения, они были лишь предлогом. Эдуарда считала неприкосновенными основы своего воспитания. Нет, он не хотел ничего ей навязывать, но именно Эдуарда решила обманным путем овладеть всем тем, что принадлежало ему, пока, как она говорила, он не освободится от своей опечаленной личности. Как она заблуждалась! Это только отдаляло их друг от друга. Он хотел быть верным самому себе и своему миру, с тем чтобы освобождение, если бы он смог достичь его, он воспринимал как триумф, а не как трусость. Вот почему он часто чувствовал, как вновь открывались затихшие раны, как снова повторял он заклинания, желая защитить целостность своих убеждений. В некоторые моменты иллюзорного благополучия он просыпался от страшного беспокойства, стремясь позднее выяснить его источник.
Он вспомнил, например, последнее письмо брата: «Крестник, когда я поеду в Коимбру? Крестник, я тоже изучу законы, когда приеду туда?» Эти строчки являлись для него ножом острым, бередившим его раны, служили напоминанием о родных. Брат, отец. Отец видел его издалека, через пересуды в деревне («Вы снимаете последнюю рубаху ради сына, который завтра будет стыдиться даже своей семьи»), через долг Шиоле и через подозрение, что он мот и что тратит на свои удовольствия средства родителей, братьев и сестер. Если бы Зе Мария мог найти слова, которые не запятнали бы чистоту его намерений, и сказать: «Отец мой, я буду бороться за всех и за себя. Я не забуду вас. Брак с Эдуардой, может быть и поспешный, не нарушил моей верности!» Да, семья не могла простить ему такого сумасбродства. «Женился, продался. Захотел поскорее отделаться от нас» — вот что они думали о нем. «Это не так, отец мой! Поверь мне!» Но как они могли поверить ему?
И он не обвинял бы тогда Эдуарду в предубеждениях, существовавших еще до того, как узнал ее? Правда, конечно, в том, что Эдуарда была девушкой решительной, неспособной бросить его на полпути. Она только стремилась сделать его благоразумным и доверчивым. Никогда она не пыталась развратить его фривольностью той среды, которую она с высоко поднятой головой отвергла сознательно. Как это было несправедливо! Однако для него это еще был период сближения. Кто знает, может быть, его сомнения развеет поездка в деревню? Да, если бы он познакомил Эдуарду со своей средой, если бы он заставил ее столкнуться с суровой действительностью, быть может, они вышли бы облагороженными из этого испытания. Нужно подумать над этим без промедления. В семинарии он развеял бы в исповеди внутренние сомнения, терзавшие его, противопоставив ужасам греха смелость признания. Но, с другой стороны, не это ли страстное желание, граничащее с самопожертвованием, принять на себя весь позор случившегося сказывалось на его личности, вызывая мрачные мысли?
Ему хотелось подождать Эдуарду у выхода из церкви и предложить ей отправиться в деревню в тот же день. Он представлял себе, как они вечером приедут туда на машине Раймундо, обогнув эвкалипты на дюнах и проехав по открытой песчаной местности. Они войдут через ворота сада, чтобы хорошенько рассмотреть семейные вещи, предметы, уловить местные запахи, прежде чем встретиться с людьми. Большой ларь с деньгами для домашних расходов, льняные полотна, сыры, навоз под навесом. Вещи, которые пахнут и существование которых оставляет свой след в душе на всю жизнь. А в глубине коридора — мать, наблюдавшая за очагом и одновременно за курами во дворе. Мать, сучившая пряжу, прявшая и очищавшая шерсть, внимательно следившая за домашней работой, разрывавшаяся на части от домашних забот и усталости. Как-то примет их мать? Может быть, Эдуарда все же понравится ей? «Кто угодно, кроме неженок, сын мой!» Эдуарда была женщиной решительной. Они поняли бы друг друга!
Но как? Как бы сентиментально ни была настроена Эдуарда к сближению с семьей мужа, к устранению недоверия с их стороны, они принадлежали к той категории людей, с которыми трудно было найти общий язык. Даже там, в его студенческой комнате, бывали моменты, когда взгляд Эдуарды казался удивленным оттого, что пространство, в котором она находилась, не принадлежало ей. Это был взгляд отсутствующий и полный замешательства.
