Эдуарда прекрасно понимала, что события вызывали у ее мужа раздражительность, которая не щадила даже его друзей. И было бесполезно искать сближения. Сейчас, как никогда раньше, она чувствовала себя лишней. Тот факт, что она не была студенткой, находилась за бортом происходящих событий и не могла вмешаться в них, еще больше заставил ее почувствовать себя на положении человека, вторгшегося в жизнь мужа и его товарищей. Еще накануне Сеабра появился у них без пиджака, несколько растерянный, и, хотя было ясно, что он искал Зе Марию для того, чтобы излить ему душу, ее присутствие сдерживало его, и все кончилось тем, что они поговорили только об экзаменах.
Она думала об этом, пока в чайнике закипала вода. Зе Мария вышел. Было даже приятно представить себе, что он больше не вернется. В последнее время, когда она постепенно замыкалась в себе, одиночество воспринималось ею уже как личное завоевание, к которому она с каждым днем добавляла новое приобретение, не делимое больше ни с кем. Она ласкала вещи, находящиеся в комнате, будто это были живые существа, соучастники ее одиночества. Даже частые визиты Марианы начинали раздражать ее. Она понимала, что та навещала ее из чувства солидарности или же по привычке, а не из симпатии к ней.
Чай имел приятный привкус. Так же как и аромат табака. Она запахнула халат на груди и уселась на балконе. Вспомнила о таких же утренних часах во время каникул, когда она мчалась галопом на лошади в окрестностях Вилы-до-Конде, чтобы разогнать кровь и расшевелить душу, предпочитала видеть вокруг себя заросли вереска, встречала издали приветствовавших ее селян, изумленных ее проделками. Она ложилась на землю и смотрела на облака. Облака всегда куда-то уплывали. Всё уплывало. Только она была приговорена к уединенному существованию, полному запретов. Именно поэтому ветреные и грозовые дни внушали ей желанную надежду на то, что сильные руки вырвут ее и унесут отсюда. Она надеялась, что такие руки у Зе Марии. Любила его за резкость порывов и страдания. Но их совместная жизнь была невыносимой не только для нее, как она в этом вскоре убедилась; он также нуждался в урагане, который освободил бы его. С другой стороны, Эдуарда, наверное, не могла окончательно связать себя постоянной совместной жизнью с кем бы то ни было. Рядом с Зе Марией она должна была каждый час приносить себя в жертву, без какой-либо компенсации, без цели. Пусть лучше каждый из них пойдет своим путем.
Она должна предложить ему этот выход. Это единственный логический и желанный исход их романа. Бедный друг! И она уже представляла себе его далеко от себя, вспоминала его проявления чувств и муки, анахроническую, но волнующую любовь к семье. В ее отречении увидят проявление благородства. Всем будет ясно, что она его оставила, хотя и продолжала любить его, чтобы дать ему возможность утвердиться в жизни без мучивших его драм и препятствий. О, если бы семья Зе Марии также могла понять, освободить его!..
Она услышала шаги в коридоре. Он вернулся. И внезапно ей захотелось вновь полностью завладеть им, убежать от отчужденности, к которой привели ее мысли, чтобы никогда больше не терять его. Ведь можно было еще сблизиться, приспособиться друг к другу. Пока еще можно. Каждый из них должен дать что-то свое, быть может, даже в драматической форме, но новые отношения, которые придут к ним тогда, требовали этого. То было одно из откровений, которое она получила от общения с мужем и с его друзьями и которое, что бы ни случилось, уже не могло в ней погаснуть.
Неуверенные шаги раздались у самой двери. Но это были не его шаги. Она не узнавала их.
— Это ты? — спросила она, все еще сомневаясь. Она знала, что этот миг, благоприятный для примирения, может не повториться. А может быть, у нее уже не будет такого неодолимого желания, как сейчас.
Никто не ответил. Несколько мгновений спустя кто-то постучал в дверь так робко, точно боялся, что его услышат.
— Зе Мария, это ты?
В ее голосе была и мольба и тоска. Она не хотела, чтобы это был кто-то другой, не хотела, чтобы кто-то другой обманул ее томительное ожидание. И она резко распахнула дверь. Маленькая женщина в шали, державшая в загорелых руках матерчатую сумку, смиренно улыбалась ей. Однако ее улыбка сменилась недоверчивостью и испугом, когда она взглянула на ее халат.
