Лес кончился, и перед ними открылась равнина. Кукурузные поля, небольшие огороды. Недалеко были люди. Инстинктивно они отдалились друг от друга, как будто такой осторожности было достаточно, чтобы избежать недоброжелательных подозрений. Они встретили уличного торговца с плетеной корзиной, наполненной разной всячиной, тот обратился к ним с просьбой дать прикурить. В его жесте, когда он поднял руку, чтобы поблагодарить и попрощаться с ними, проглядывало нечто лукавое.
Жулио казался раздосадованным. Ускорив шаг, они опять вошли в сосняк, откуда уже не было видно ни Домов, ни людей, ни дорог. Они были одни. Город теперь был лишь воспоминанием. Вдыхая запах лесных колокольчиков, он подозвал Мариану к себе и обнял ее за талию. Оба избегали слов, как бы испугавшись один другого.
— Ой, моя перчатка! — воскликнула она вдруг.
Жулио обратил внимание на ее встревоженное лицо.
Перчатка. В этот волнующий момент потерянная перчатка была для нее важнее, чем пробуждение природы, чем любовь, чем властный зов весны.
— Я должна найти ее, — посетовала она, опечаленная.
— Какое это имеет значение? Оставь ты это сейчас.
— Нет, Жулио. Я заплатила за них восемьдесят эскудо. Я должна найти ее. Помоги мне, пожалуйста.
Перчатка нашлась возле куста куманики, где им повстречался человек с корзиной. Заметив разочарование и даже раздражение друга, Мариана попыталась оправдаться:
— Какая жалость, что нам пришлось беспокоиться о перчатке только потому, что она стоила денег, денег, заработанных другими…
Жулио, хмурый, извлек из кармана сигареты и в тот момент, когда собирался зажечь спичку, неожиданно взглянул на грустное лицо Марианы, готовой вот-вот расплакаться. Улыбнувшись, Жулио погладил ее волосы. Она тотчас же схватила его за руки, нежно и покорно сжала их, как мальчишка, которого только что отчитали и который хочет поблагодарить за прощение.
Склон становился все круче. Мариана, к которой вернулась игривая радость, перепрыгивала через заросли, и он подшучивал над ней, глядя на ее ноги, исцарапанные до крови. Синие кусочки неба, видневшиеся между кронами деревьев, становились все более тусклыми. Жулио снял пиджак, сложил его вдвое вместо подушки и улегся на одной его половине.
— Тебе тоже хватит места.
Прислонившись друг к другу головами, они рассматривали плотные облака. Затем он увидел на ее нежной шее пульсировавшие артерии, тень кустов изгибалась на ее теле. От нее исходил манящий тепловатый аромат весны. В резком, настойчивом порыве он обнял девушку за плечи и поцеловал ее. Тело Марианы, казалось, напряглось от прикосновения его рук. Нет. Она тоже хотела его целовать, хотела, чтобы руки Жулио ласкали и обладали ею, но не здесь, не сейчас, когда, можно сказать, все было преднамеренным.
Жулио следил за ее беспокойным, ускользающим взглядом.
— Ты любишь жизнь? — спросил он, будто обвинял ее в чем-то.
— Что бы мне оставалось, если бы я ее не любила?
— Но чтобы любить жизнь, нужно завоевать ее.
Мариана не понимала его; но даже если бы и поняла, прежде всего она должна была бы что-то сказать.
— Где сейчас бродят наши друзья? — спросила она в надежде на то, что безобидный вопрос поможет ей увильнуть от опасности.
— Не заблудятся.
— Наверняка они уже такие же горячие, как воздух.
— Как воздух?
— Да. Воздух, по-моему, пахнет пожаром.
— Они меня беспокоят, — задумчиво произнес Жулио. — Особенно Зе Мария. Он должен уметь верить во что-то, но сейчас это нелегко. Это проблема нашего поколения. Зачем? Стоит ли? — вот что спрашивает большинство. Нас много раз обманывали. Разочарование приходит даже раньше, чем мы ожидаем. — Он скрестил руки на затылке, и лицо его сразу приняло утомленный вид. — Человек всегда обязан чем-то самому себе и другим людям, но Зе Мария не определил пока, в чем состоит его долг. Или же прикидывается, что не определил. Как ты считаешь, Мариана?
— Он способный, вот что я могу сказать. Я думала о войне, а также об этом лесе, о цветах, об удовольствии быть здесь с тобой. Это удовольствие кажется мне оскорбительным, в то время как кто-то гибнет за наше право на справедливую жизнь.
