— Ну? — Саймон улыбнулся мне.
Я бегом бросилась наверх, надела колготки и кремовое платье, накинула на плечи пальто, сбежала по лестнице вниз и поспешила к машине.
Саймон не спросил меня, куда мы поедем, он сам инстинктивно догадался, что, когда мы вместе, надо ехать к морю. Мы пообедали в Скеррис и остались посмотреть, как к причалу подходят лодки в облаке чаек. Одна из них камнем бросилась вниз и поймала рыбу. Моряк кинул веревку на пристань, Саймон поймал ее и завязал вокруг столба. Было совсем не похоже на Рождество, но все равно здорово. Был отлив, серели отмели, но, кроме чаек и болотных птиц, вокруг не было никого.
— Как странно быть здесь на Рождество, — заметила я.
— Я приезжал сюда на прошлое Рождество, — сказал мне Саймон.
— И что ты делал?
— Сидел, думал, потом поехал в отель обедать, а на следующий день принимал пациента. Честно! Это был не мой пациент. Он постеснялся беспокоить своего семейного врача.
Несколько минут я с чувством расписывала, что Саймону следовало бы с ним сделать.
— Ну не мог же я прогнать его, — с улыбкой заметил тот.
— Ладно, но ты же не всегда встречаешь Рождество один. Как же Брайан?
— Обычно он уезжает. И это к лучшему. Он — общественное животное. А я нет.
— Но ты же рискнул приехать к нам, — мягко заметила я.
— И это самое приятное, что произошло со мной за последние несколько лет, я не шучу, — сказал он. Его рука легонько обнимала меня за плечи. Я оперлась на нее поудобнее. Это было самое приятное, что произошло и со мной, но не за сколько-то лет, а за всю жизнь.
— Тогда обещай, что снова придешь на следующий год?
Он молчал. Я вопросительно вздернула голову:
— Ты же не уедешь?
— Вполне возможно. Если решу, что делать с Брайаном.
Он воспринял мое ошеломленное молчание за вопрос и рассказал, что месяц назад ему предложили двухлетнюю научную поездку в Нью-Йорк. Он должен был все решить до конца января, и если согласится, то уедет в июне.
— А практика?
— Я продам ее. Нет смысла оставлять заместителя. Когда два года пройдут, я вряд ли вернусь назад.
Он смотрел на отмели, медленно исчезающие в сумерках. Я вдруг подумала, что это лучшее место для того, чтобы разбить кому-либо сердце. Серые отмели и стального цвета вода были отражениями моей опечаленной души.
— Вот почему я сказал Марии, чтобы она забыла про меня, — сказал Саймон.
Его слова причинили мне боль.
— О боже, только не говори, что ты ничего не знала. — У него был виноватый вид. — По-моему, она собирается теперь попытать счастья как нянечка. Твой друг Фрейзер рассказал ей о какой-то детской больнице на севере, с которой она сможет начать.
Это было еще одно неожиданное доказательство независимости Марии, но я пропустила его мимо ушей.
— Перестань называть его моим другом Фрейзером. Я знаю, он приезжает на Рождество, но это мама его пригласила. Если бы она знала обо всем этом, у нее бы поубавилось энтузиазма.
— Приезжает на Рождество. — Саймон изумленно смотрел на меня. — То есть к вам в гости?
Я кивнула.
— Черт меня побери! А я взял и увез тебя! Почему ты не остановила меня?
— Потому что не хотела, — коротко ответила я. — Я уже сказала: я не приглашала его, и я не знаю, во сколько он приедет.
А в моих ушах звучали слова Фрейзера: «Я приеду где-нибудь в половине четвертого. Вы как раз успеете спокойно пообедать».
— Он мне не нужен, — по-детски добавила я. — Мне нужен ты.
— Не может быть! — усмехнулся он. — Я ем чеснок и бросаю пустые сигаретные пачки посреди улицы.
Он замолчал, нежно положил руку мне на шею и повернул лицом к себе. Никто не целовался так, как Саймон, — нежно, медленно, немного лениво. Теперь я знала, что мечтала об этом с того момента, как впервые вошла в его кабинет.
Вдруг он отстранился:
— Наверное, мне не стоило этого делать…
— Вот еще, почему это? — поинтересовалась я.
— Мы с тобой должны хорошенько все обдумать.
Я молча пожала плечами, но на душе стало как-то печально.
Мы вернулись домой около девяти. Венок из падуба с красными лентами висел на двери, лампа на стене была зажжена. «Тир-на-Ног», надо признать, был очень красив на Рождество. Саймон так долго сидел и смотрел на него, что я наконец тихо сказала:
