Мы похихикали, а после Геля сказала серьезно:
— А еще про скулу твою извазюканную и кузена-мерзавца.
— Это зачем еще?
— Его сиятельство очень желает в лучшем виде пред тобою показаться, сокрушается, что ошибок немало совершил, исправить их хочет.
Мы синхронно посмотрели на спину ротмистра Сухова, исполняющего роль возницы. Геля мне подмигнула:
— Счастливица ты, Серафима.
У крыльца она велела адъютанту подождать:
— Завтра зайду, без меня из дома ни шагу.
— А с тобой?
Геля вздохнула:
— Со мною тоже полной свободы не получишь. Завтра концерт, послезавтра — театр, послепосле… визит к сиятельной княгине. Вот тут закавыка, меня туда могут попросту не взять…
— Вы, что ли, с Анатолем все время расписали?
— Ну да. — Она подняла брови домиком. — Его сиятельство не собирается соперникам за сердце Серафимы ни единого шанса дать. А вот уже после бабушкиных пирожков тебя в резиденцию допустят.
Пока я возмущенно дышала, Евангелина Романовна шевелила губами и загибала пальчики в перчатках:
— Значит, три, четвертый — княгиня, спирит, опять театр, после — Новогодье, тут уж придется Наталье Наумовне семейный постный ужин организовывать, первого сеченя — свобода до второго, а вечером…
— Оставь, — сказала я, отдышавшись. — После визита в резиденцию я ваших планов придерживаться не намерена.
— Для того чтоб их не придерживаться, их надо знать. — Зеленые глаза полыхнули яростью. — Я понимаю, любезная барышня Абызова, что для тебя все происходящее не более чем игрушки, а для меня — опаснейшая авантюра. Думаешь, мне в вашей аристократической возне поучаствовать охота?
— Ну так и ступай с Богом! — негромко, с той же яростью, предложила я. — Сама справлюсь!
— Не справишься. Именно потому, что под это не заточена. Ты умная, хитрая, сильная, но… — Она наклонилась, обняв меня за плечи и приблизив лицо. — Иван велел мне Неелову твою отыскать, и я эту задачу исполню.
— Твой Иван…
— Князь его изничтожит, — перебила Попович, — сил у него достанет. Наш приказ и без того по тонкому льду ходит, шажок в сторону — и полынья.
— Брют не позволит, он клятву мне дал.
— А ты ему что в клювике за это поднесешь?
Ротмистр, зябнущий в санях, поинтересовался, когда барышни наконец нашепчутся на прощанье.
— Обождите, Павел Андреевич, еще минуточку! — пропела Евангелина громко и продолжила бормотать: — Канцлер велел тебе к Анатолю присмотреться. Не дергайся. Конечно, подслушивала, не хватало еще такой момент упускать. Наипервейший сыскарский талант — вовремя подслушать. Так вот и присматривайся! Если Юлий Францевич что-то почуял, присмотреться там есть к чему.
Сухов терял терпение, Геля быстро поцеловала меня в щеку:
— Сдюжим, Серафима, не бойся. Хотя бы потому справимся, что нас, женщин, мало кто за серьезных соперников считает.
Марта-толстушка зевала, впуская меня в дом:
— Почивают все уже, барышня. Давайте я вас ко сну подготовлю.
Справилась она споро. Сытый и бодрый Гаврюша сидел огромной копилкой у балконной двери.
— Ступай погулять, хороший мальчик, — отпустила я его в ночь и закуталась в одеяло.
Марта оставила мне ночник и, пробормотав сарматскую молитву, отправилась к себе.
А ведь Евангелина во всем права, канцлерову милость мне отработать придется. Вместо того чтоб князя презрением одаривать, надо его вниманием окружить. Что там с ним неладно? Обычный, знакомый Анатоль, не в злобной, а в умилительной своей ипостаси.
Вспомнив, с каким остервенением князь пытался убить мелкого тогда Гавра, я поморщилась. Такой же мерзавец, как и Аркадий. Родственные души. Недаром Натали меня про Кошкина пыталась предупредить. Кстати, о чем именно? Что у них эдакого могло приключиться? И когда?
Раздумывая так и эдак, я уже почти погрузилась в черноту, заменяющую мне сон, когда дверь смежной комнаты скрипнула.
— Дитятко…
Низкий гортанный, почти не похожий на Маняшин, голос и тяжелый звук шагов. Топ, топ…
— Ты спишь, дитятко?
Шелковая сорочка сползла с поджарых плеч, открывая торчащие ключицы, волосы по сторонам бледного лица всклокоченные, неопрятные.
Топ, топ…
— Чего тебе? — Голос мой дрогнул от скрываемого страха.
— Обнять тебя хочу, увериться, что все ладно.
