Марты помогли мне надеть дневное скромное платье и остались на козетке, коротать время до возвращения Гавра или пробуждения больной.
Я спустилась в гостиную. Наталья Наумовна вышивала, Аркадий Наумович просматривал газеты.
— Однако, Серафима, пресса не оставляет тебя своим вниманием, — сообщил он недовольно. — Фееричное возвращение, неклюдский табор, личный грифон! Ты скандальна, дорогая.
— Грифон? — Заглянув в газетный лист, я пожала плечами. — Это явная глупость, у тех бестий к львиному телу прилагается птичья голова. Что же до прочего, любезный кузен, на каждый роток не накинешь платок, как учит нас берендийская народная мудрость. А ты службу нынче решил пропустить?
— Приходится, — еще более недовольно бросил кузен. — Не могу же я своих девиц отпустить на каток без сопровождения.
— Ах, — Натали не отрывалась от вышивания, изящно выкладывая стежок за стежком, — ты можешь не тревожиться, братец. Иван Иванович пообещал присоединиться к нам, как только закончит с делами.
— Иван Иванович? А это, позвольте, кто? Какой-то отставник-офицеришка, просиживающий штаны в моем доме? Кто он? Ау! Он попросил у меня твоей руки? Получил согласие? Вы обручились с ним, в конце концов? Нет, нет и нет! Он никто и звать его никак!
Наталья Наумовна смотрела на брата с ужасом, причину которого я не понимала. Аркадий находился, конечно, в крайнем раздражении, но это ведь не впервые. А если она картинным испугом желает его пристыдить, так тоже зря. Он сейчас не видит вообще ничего, ну, может, пелену красную перед глазами.
— Что ты такое говоришь? — всхлипнула Натали.
— Я? — Аркадий отбросил газету, схватил со стола плоский бокал и замахнулся им в сторону сестры. — Я, Наташенька?!
Та съежилась, будто действительно опасалась, что в нее сейчас этим стеклом швырнут.
Я откашлялась:
— Аркадий, ты меня пугаешь. Будь добр прекратить эту сцену.
Рука Бобынина застыла, он опустил бокал на стол, выдохнул с фырканьем:
— Простите, барышни. Когда дело касается чести семьи, я становлюсь излишне чувствителен.
Я посмотрела на Натали, она, отвернувшись от нас, явно вытирала слезы.
«Он ее бьет, — вдруг поняла я с ошеломительной ясностью. — Аркадий бьет свою сестру».
— Иван Иванович Зорин, — сообщила я в пространство веско, — статский советник, он высокоранговый чиновник и дворянин. И хоть дворянство его не старинное, а прилагаемое к чину, оно наследственное, с правом передачи зоринским потомкам. Это к тому, Аркадий, что Иван Иванович вовсе не никто.
«А еще тебя, проходимца, скоро запрут в острог и некому будет сестру твою тиранить». Последнее я не сказала, а злорадно додумала.
Бобынин повернулся ко мне, растянул губы в нехорошей улыбке:
— Еще одна жертва мужского обаяния сыскного дуболома?
Он медленно поднялся и шагнул ко мне, нависнув над креслом:
— Тупая курица!
Рукою Бобынин схватил меня за волосы и дернул. От боли из глаз брызнули слезы, я вскрикнула, поглядев на Натали, сжавшуюся на своем месте.
— Ко-ко-ко… Курочку давно не топтали? Она раздражена сим фактом? А сейчас испугана? И некому за нее вступиться? Папенька далеко, а грифона она гулять отпустила?
Я поймала его взгляд, злой, расчетливый:
— Не смей меня трогать.
— А то что? — Он отпустил мой локон и замахал руками, будто в испуге. — А то что?
Правая его ладонь резко опустилась мне на щеку. Голова дернулась от удара.
— Мерзавец!
Второй пощечины я не допустила, перехватила мужское запястье, выпустив из пальцев сноп огненных искр.
— Подлый, гадкий мерзавец.
Бесконтрольная сила вырывалась из меня со словами, с дыханием, как у Змея Горыныча из сказок. К счастью кузена, голова у меня была всего одна, и он успел увернуться от первого, самого мощного потока пламени.
— Не смей ко мне прикасаться! Больше никогда!
Аркадий завизжал от боли, упал на спину, начал отползать.
— Фимочка! — раздался крик и на голову мне выплеснулась холодная вода. — Фимочка, успокойся.
Натали стояла передо мной, прижимая к груди пустой графин. Я, тяжело дыша, бросилась в кресло.
— Пошел прочь, мерзавец, — велела уже спине убегающего кузена.
Натали уронила графин на ковер, упала подле меня на колени и разрыдалась.
