— За похожее.
Маняша гладила меня по голове, в волосах что-то запуталось, я схватила ее руку, посмотрела на кольцо с рубином и ахнула:
— Вы с князем обручились?
Женщина кивнула:
— Ему это дорого стоить будет, но он решил и титулом, и положением пренебречь. На Руян мы уедем, дитятко. Тамошняя резиденция в личное владение Анатолия Ефремовича отписана.
— А старая княгиня?
Маняша пожала плечами:
— Недовольна, и я ее понимаю прекрасно. Как, то бишь, это называется? Морганический брак?
— Морганатический, — поправила я с улыбкой. — Смешная ты моя, Мария Анисьевна.
И мы просидели с нянькой всю ночь, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. А на рассвете за ней приехал князь Кошкин, Маняшин кофр погрузили на обычного извозчика, я тихо и светло поплакала, стоя на крыльце и глядя им во след.
А потом плакать перестала, потому что в полдень мне предстояло идти под венец с Иваном Ивановичем, и с опухшими глазами делать это было решительно неприлично. Я отправилась почивать, чтоб хоть пару часов отдохнуть.
Евангелина Романовна Попович застала меня в постели, когда явилась с визитом за два часа до полудня. Ее впустила одна из Март, сама убежав в гардеробную, заканчивать с платьем.
— Доброе утро, — по-кошачьи зевнула я. — Хочешь чаю?
Геля отказалась, поморщилась, будто готовясь оторвать присохший к ране бинт, и выпалила:
— Наталья Наумовна Бобынина нынче пыталась на себя руки наложить.
Первая моя мысль оказалась гадкой: «Вот сыскарка рыжая, не могла с этими новостями до завтра подождать?» Я себя немедленно укорила.
— Пыталась?
— Жива она, жива. — Геля отчего-то принялась обмахивать меня носовым платком и повела к кушетке. — Водички попей. Вот умница…
Выбив зубами дробь о края стакана, я посмотрела на чиновницу и спросила жалобно:
— И кого она в прощальном письме виновником указала? Меня или Ивана Ивановича?
— И злую судьбу до купы. Все довольно перфектно обставила, в платье бальное облачилась, подозреваю, в то, которое ты для себя готовила, нарумянилась, духами набрызгалась. А еще подле нее флакончик с мышьяком лежал. Этот пузырек меня и сбил поначалу, но я рассмотрела его повнимательней и заметила, что у него стекло треснуло, а пробка притертая на месте.
Попович наконец, увлекшись рассказом, присела в кресло:
— И главное, все признаки отравления мышьяком наличествуют: и покорежило барышню судорожно, и рвоты лужа. Думаю, что за ерунда? И главное, запах-то неправильный у этой лужи, не мышьяковый, не чесночный, и цвет уж больно радужный.
Меня от описаний замутило, я попила водички. Удивительно, сыскная барышня боится покойников до обмороков, а осмотр бестрепетно провела.
— И что оказалось?
— Навскими пилюлями Наталья Наумовна травилась, — уверенно ответила Геля. — Оттого леденцовое разноцветие она из себя и извергала, а сама рвота от твоих аптекарских пастилок воспоследовала.
Я кивнула, припомнив, как кузина оборачивала горсть пилюль салфеткой и прятала в ящик. Она даже не поняла, что я в жестянке рвотное принесла! Даже не почувствовала, как Иван ее колдовством излечил!
— А из этого мы вполне можем заключить, что помирать барышня Бобынина не планировала, а хотела, чтоб ее, навским дурманом ослабленную, красивую и нарядную, обнаружили.
— Какой скандал! И как это похоже на кузину! — пробормотала я.
— Я чего к тебе с визитом явилась. Предупредить. Блаженную Серафиму А. нынче весь Мокошь-град полоскать примется, поэтому ты затаись, сколько-нибудь пережди.
Я наклонилась к Геле и взглянула на циферблат ее часиков. Четверть одиннадцатого.
— Ты освободилась уже на сегодня, Гелюшка, или на службу должна вернуться?
— Неприсутственный сегодня день, нас всех отдыхать до конца недели отпустили. Если бы разбойные чародея на осмотр не возжелали, я бы…
Рыжие забавно краснеют, потому что кожа у них тонкая. Евангелине Романовне, видимо, коллеги из разбойного приказа жаркое свидание порушили. Фразы она не закончила, зато предложила:
— Хочешь, с тобой нынче побуду? В карты можем поиграть или в лото.
— Хочу! — обрадовалась я. — Только давай в другую игру сыграем. Не буду я, Серафима Абызова, таиться, будто вина на мне есть. И пора уже все точки поставить.
