Когда жители города увидели, что скифы едут спокойно, что их секиры и копья никого не поражают, они осмелели и стали останавливаться отдельными группами, затем следовать сзади, постепенно приближаясь, указывая пальцами, смеясь, хлопая себя по бедрам и бросаясь в стороны, как только скифы оборачивались.
Главная улица перерезала город от восточных въездных ворот до противоположных западных. На улицу выходили глухие глинобитные стены, кое-где прорезанные калитками и узкими переулками. За этими стенами виднелись зелень садов и крыши домов – огромных замкнутых жилых кварталов.
Всадники прибыли на небольшую площадь, в середине которой возвышалась кирпичная арка, а за ней низкие строения, огороженные стеной.
– Это торговый двор для караванов, – объяснил Будакену Спитамен.
На площадь выходили лавки купцов Курешаты. Перед лавками пестрели деревянные лотки и нары, крытые коврами, полные материй, цветных туфель, тарелок с красками в порошке, кривых ножей, платков, бус, ожерелий, браслетов, кувшинов, мелкой посуды, конской сбруи, крючков, колец и прочих ярких и диковинных для скифов вещей.
Передние согдские воины, хлопая плетьми, влетели в широкие ворота торгового двора. Послышались крики и рев верблюдов.
Сотник, делая приветливый жест рукой, кричал:
– Сюда, сюда!
Скифы столпились и переговаривались вполголоса:
– Бойся согдианских стен! Въедем – и потом не выедем. Здесь нас передавят, как крыс в яме. Лучше остановимся в поле.
Но подошедшие близко согды приседали, ударяли ладонями по коленям и звали въехать внутрь двора.
Пегий конь Кидрея и его широкая спина мелькнули в темных воротах. Он вернулся оттуда и закричал:
– Там есть вода, есть сено, и для нас чистят место!
Будакен поднял руку с плетью, и двадцать скифских коней гуськом двинулись в ворота.
Большой квадратный двор, обнесенный стеной, был полон кричавших людей и встревоженных верблюдов. Деревянные резные колонны поддерживали навесы над террасами, окружавшими двор. В стенах темнели глубокие ниши, где могли располагаться путники.
Некоторые ниши были завешаны цветными занавесками и коврами. Из-за них испуганно выглядывали женщины, закутанные в оранжевые и малиновые покрывала.
По всему двору бегали согдские воины, расталкивая путников, подымая их ударами плетей, сгоняя толпу в одну сторону двора. Они, громко крича, бежали из разных ниш, ловили испуганных верблюдов, тащили в одно место вьюки, мешки, подбирали рассыпанную солому и клевер.
Скифы, недоверчиво оглядываясь, привязали коней вдоль одной стены, в которой были углубления – кормушки для скота.
Согды осмелели, приближаясь к скифам; некоторые ощупывали добротность материи их одежд, сбрую и оружие, приседали на корточки и быстро переговаривались на своем плавном, мягком языке.
Голые рабы стали мести пучками полыни террасу и ниши, выталкивая женщин, выбрасывая узлы и плачущих детей.
Старый Хош морщил нос, покачивал головой и вполголоса расспрашивал Спитамена:
– Знаешь ли ты, как выбраться отсюда? В этом городе легче запутаться, чем в камышах. А это еще что за безумец? Чего он здесь ищет?
По террасе шел согд в дорогой шелковой одежде, но босой, с куском рваной материи на голове. В руках он держал мешок, который встряхивал, и беспрестанно бормотал молитвы, закатывая глаза кверху.
Он зашел в нишу, где рабы обметали стены и пол, и бросился к мусору, выхватывая оттуда клопов, сороконожек и муравьев.
Все это он сбрасывал в свой мешок, потряхивая его с монотонными причитаниями.
– Что ты делаешь, достойнейший сын добродетельной матери? – спросил его Хош.
– Я грешник! Семьсот семьдесят семь несчастий свалились на мою голову. Теперь мне грозят наказания и в этой жизни и после смерти. Духи тьмы будут грызть меня.
– За что такие несчастья свалились на тебя?
– Я был на празднике у моего брата, когда он был назначен сборщиком податей. Старое вино бросилось мне в голову, и я пошел домой, шатаясь и распевая песни. Ариман позавидовал мне, за мной увязались собаки и вцепились в мою одежду. Тогда я схватил камень, чтобы отогнать их, и так ударил одну собаку, что она упала, задергала ногами и – о, горе мне! – околела.
