Но вернемся к истории вдовы. Для Фаддея в этом эпизоде заключался больший смысл, нежели просто достойная восхищения жертва, которая была беднячке не по карману. Он обратил внимание на то, что Иисус позволил вдове уйти. Он не заговорил с ней и не велел ученикам за ней последовать. Она осталась в полном неведении о Его существовании, и, при всей своей любви к ней, Он этому попустительствовал. Для Фаддея это было доказательством того, что праведные, пусть даже далекие от Христа, не обречены на вечные муки. Обречены те, кто слышали о Христе и отвергли Его. В качестве еще одного доказательства он, Фаддей, указал на то, что Христос вернется во славе, чтобы судить живых и мертвых, весьма скоро, еще при нашей жизни. Однако, несмотря на все наши свидетельства, за свою жизнь мы можем надеяться вывести из невежества лишь сотни человек. Означает ли это, что Царство Небесное открыто только для сотен и закрыто для тысяч и тысяч на земле?
Помнится, дойдя до этого места, Фаддей и Иаков всякий раз начинали спорить на повышенных тонах и размахивать руками.
Сам я полагаю, что в Царстве Небесном есть множество судилищ и райских садов и врат и залов, и в некоторые из них попадут невежественные праведники, в то время как истинно спасенные пребудут во внутреннем храме вместе со Спасителем. И я готов согласиться с Фаддеем, когда он говорит, что те, кто слышал призыв Иисуса, но отвергли его, будут отринуты. Так вот что я тебе скажу, дорогой Азува: женщине во Христе, которой добивается мужчина, не верующий во Христа, предстоит тяжкий труд. Ибо, пока он остается в неведении, он еще может войти в Царство Небесное, но как он услышит твое свидетельство о Христе и рассмеется тебе в лицо, так будет отринут. Посему великая сила нужна твоему убеждению, в противном случае ты преуспеешь только в том, что отнимешь у него посмертную жизнь.
Впрочем, далее рассуждая, сознаю, что много недель прошло с тех пор, как ты отправил мне свое письмо. Жизнь же требует действий, а действия следуют тогда, когда им дан толчок. В случае с этой парой я полагаю так: если что и не было сделано, когда ты писал это письмо, то уж сделано позже и не может быть исправлено, так что я только зря потратил чернила. Как бы там ни было, ты задал вопрос, и я на него ответил. Хвала Господу!
«Какой зануда, — подумал Тео. — Можно охренеть».
Час ночи в новой квартире. Откинувшись на спинку непривычного стула и уткнувшись коленями в непривычную столешницу, он воззрился на экран компьютера со словами Малха в переводе. Концы развернутого на столе оригинала были прижаты четырьмя тяжелыми кофейными кружками. Пустыми, разумеется. Не хватало только, чтобы свитки, на протяжении двух тысячелетий сохранившие свой первозданный вид, безнадежно испортил пролитый кофе. В идеале их следовало поместить между двумя листами свинчиваемого плексигласа, но подобное оборудование имелось только в институте, а вынести оттуда исследовательский планшет, пожалуй, проблематичнее, чем вывезти свитки из Ирака.
Тео ущипнул себя за переносицу и зажмурился. В целом, той ажитации, которой он от себя ждал, нет и в помине. Желудок набит отвратительной пиццей, «Пепси» и печеньем с шоколадной крошкой. Голова раскалывается, спина ноет. Прощай, дорогостоящий эргономичный стул; увы, Мередит «забыла» напомнить, чтобы он его забрал — в отличие от диска «25 классических джазовых композиций». Во рту неприятные ощущения, и не только после так называемой радостной еды, но и после сегодняшнего разговора с университетскими начальниками. Их не впечатлило то, что в Ираке он был на волосок от гибели; их волновало только одно: они оплатили его билет туда и обратно, а где результат?
— Да поймите вы, куратор погиб! — напомнил им Тео. — Его просто разнесло на куски!
— Могли задержаться в Мосуле, — заметил один из начальников. — В музее назначили бы нового куратора. Поговорили бы с ним…
— Или с ней, — заметил другой. — Ситуация-то была благоприятная. После ущерба, вызванного этим… м-м-м… инцидентом. Новый куратор горел бы желанием показать свою решительность и компетентность.
