И волновали, будили воображение загадочные образы декабристов, друзей опального поэта. Именно здесь, в Бессарабии, завязывались многие узелки, развязывать которые пришлось декабрьским днем на Сенатской площади в Петербурге.
Давно затих громадный дом, поздняя ночь обняла сад, поля, всю землю. Глубокую тишину нарушал лишь легкий треск свечи.
Поплевав на пальцы, Сергей снял свечной нагар. Восковая бахрома свисала со старинного подсвечника. Час был поздний. Достав заветную тетрадь, Сергей принялся грызть карандаш. Как всегда, после прочитанного он ощущал возвышенный настрой. Сейчас с кем-нибудь поговорить бы, открыть душу! Но с кем? Дряхлая няня, знавшая одни лишь предания старины, для таких бесед не годилась. И он тянулся к карандашу, к бумаге… Душа просила подвига, не меньше. Хотелось быть таким, как Тобулток, как Дубровский. Всякий раз представлялось, что он гибнет, мерещились собственные похороны, колыхание знамен, суровая скорбь товарищей, но несказанная прелесть была в том, что он сам принимал участие в этой величественной траурной церемонии, как посторонний зритель. «Нет, весь я не умру…» — шептал он слова любимого поэта.
Он не заметил, что свеча погасла. В комнате был виден каждый предмет. Из просыпавшегося сада доносился стук редких полновесных капель. Затем послышалось тонкое переливчатое журчанье — это на вершине самого высокого тополя завел свою раннюю песню скворец.
Крепкий сон не оставил и следа усталости. Тяжелые гантели давали приятное ощущение силы во всем теле, гнали по жилам кровь. Сергей слегка задохнулся. Мощные мышцы, облегавшие грудь, лоснились от пота, по плечам и рукам прокатывались твердые бугры. Так, а теперь бегом к колодцу — обливаться.
В комнате братьев раздался громкий плач. Сергей усмехнулся. Неженка Боря, любивший поспать, никак не хочет заниматься гимнастикой. Но отец упрям и стоит на своем. Сейчас Борю потащат к колодцу силой. Сергей уже втолковывал ему: это же такое наслаждение, когда все тело разгорится от ледяной щекотки и крепкого растирания. Ни с чем не сравнить!
Плач Бори и хныканье Степы конечно же слышит Елена Степановна, она страдает, однако ей строго-настрого запрещено хоть что-нибудь менять в утреннем распорядке жизни сыновей. Воспитание ребят — мужское дело. Георгий Иванович допускает лишь присутствие старенькой няни возле подраставших сыновей.
С веранды Георгий Иванович самодержавно наблюдал за купанием сыновей. Старший сын радовал сердце. Мальчишка прекрасно развит, настоящий гладиатор! Но что в душе? В чем-то он невольно узнавал себя, свои забытые юношеские порывы, но что-то совершенно не походило, казалось странным и тревожным. Пушкин, вольнолюбивые стихи, задор молодости… Но почему вдруг геология и математика? Сам Георгий Иванович учился на юридическом, но в первенце почему-то проявилась техническая жилка. Ни у кого в роду такого не было. Новые времена!
Пока Сергей обливался у колодца, Георгий Иванович успел побывать в его комнате. Тетрадь с записями валялась на столике рядом с оплывшей свечой. В том, что сын рано приохотился к дневнику, он узнавал себя. Тоже в свое время вел, — мечтал, стремился к возвышенному. Впрочем, дневник ли это? Просто стремление высказаться, понять себя и быть понятым окружающими… Ночные записи Сергея удивили его своей порывистой восторженностью. Гм… погибнуть и самому присутствовать на собственных похоронах. Закрыв тетрадь, Георгий Иванович задумался. Романтика… Чистый, неиспорченный мальчик. Но тем больнее будут неизбежные удары жизни. Что-то приготовила ему судьба? Он перебирает в памяти своих предков и останавливается на Иордании. Но тому при всем его властном и своевольном характере провидение отпустило долгую счастливую жизнь и большие чины. В свое время Георгий Иванович гордился, когда его сравнивали со знаменитым Иорданием и предсказывали, что он повторит его судьбу. Не вышло! Хотя похожего на самом деле было много. Особенно начало жизни. Георгий Иванович помнил, с каким восторженным настроением он вылетел из родительского гнезда и юношей, полным мечтаний, отправился на учебу в Петербург. Блеск столицы, упоение самостоятельностью, новые товарищи… Ему, потомку потускневшего старинного рода, досталось в наследство обостренное чувство собственного достоинства. В отцовских Пятрах еще живы были семейные предания о стародавних временах, и мысли о судьбах своего рода невольно перемежались с размышлениями об исторических путях развития русской государственности, о прошлом и будущем своей родины. Университет в те годы жил неспокойно. Георгий Иванович запомнил Александра Ульянова, вскоре повешенного за попытку покушения на жизнь царя. По случаю счастливого спасения самодержца от рук злоумышленников ректор университета предложил студентам и преподавателям послать царю адрес с уверением в верноподданнических чувствах. В ответ из зала понеслись свистки и возмущенные крики. Немедленно возникло дело «об исключении из Санкт-Петербургского университета таких лиц, которые по неблагонадежности направления в политическом и нравственном дурно влияют на товарищей и вносят в университет смуту и брожение». Вместе с группой других студентов «волчий билет» получил и Георгий Иванович. Вернувшись из столицы под отчий кров, он безвылазно засел в Пятрах и целиком посвятил себя семье, хозяйству…
