– Он пытался похоронить меня заживо, – сказал мужчина. – Но меня нельзя убить. Видишь, что бывает, когда ты лезешь не в свое дело, Майлз? Видишь, что ты получил?
Мама находится где-то позади, теперь уже далеко, она кричит и визжит.
Потом Некко оказывается под водой и бьется, как рыба об лед, а волны уносят ее. У воды есть руки и пальцы, толкающие ее вниз. Рука обвивает ее и тянется к ее горлу. Но потом Некко понимает, что это не вода, а человеческая рука с густыми черными волосами.
Там, на запястье, видна грубая татуировка: пара игральных костей с двумя точками, которые смотрят на нее, как змеиные глаза.
Некко сопротивляется. Она борется за дыхание, но вода затекает ей в рот и в нос, и Некко задыхается, не может ухватить глоток воздуха. На секунду она всплывает на поверхность, разевает рот, потом ее снова утягивает вниз.
«Умри!» – кричит хриплый голос ей в ухо.
Потом остается только вода, холодная и черная. Некко чувствует, как вода наполняет рот и проникает в легкие. Она пахнет гнилью и погибелью, рыбой и грязью. Железом и ржавчиной, как пахнет мостовая после летнего дождя. Резиновым дождевиком. Лягушачьей кожей. Концом всех благоволений.
Некко уходит вниз.
Вниз.
Вниз.
Вниз.
Руки, удерживавшие ее, ослабляют хватку, и Некко всплывает на поверхность. В уши врывается крик: двое мужчин дерутся друг с другом.
– Эва! – кричит отец.
– Ты сделал с ней это, – говорит другой мужчина. – Ты сделал это в тот миг, когда зажег спичку. Так не должно было случиться.
Отец тянется к Некко, но другой мужчина наносит ему сильный удар и отправляет под воду. Отец тоже в воде, он тонет.
Но теперь Некко освободилась; ее несет вниз по течению, как речной мусор, ударяющийся о камни и бревна. Она словно лодка, которая черпает воду и тонет, ее крутит, как белье в маминой стиральной машине.
– Эва! – кричит отец, когда всплывает на поверхность, но другой мужчина сжимает руки на его горле, душит и толкает обратно под воду. Они бьются и борются, пока оба не уходят вниз. Река несет Некко так быстро, что вскоре они исчезают из виду. Она поворачивается на бок, потом на спину, не в силах увидеть, куда направляется, не в состоянии выпрямиться посреди бурунов. Потом она ударяется затылком о большой камень и слышит хруст, отдающийся во всем теле. Она думает о Шалтае-Болтае, о его большой яйцеобразной голове. Некко думает, что голова – это хрупкая вещь.
Сверху протягивается рука и вытаскивает ее наружу.
Некко поворачивается. Пенистая черная вода куда-то пропадает, и Некко больше не в реке, а в их старом доме четыре года спустя, и Эррол прикасается к ее руке, сжимает запястье.
– Ты помнишь, как выбралась из воды? – спрашивает Эррол и крепче сжимает ее руку, как будто надеется выжать оттуда правду. В другой руке он по-прежнему держит пистолет.
– Нет, – признается Некко. – Следующее, что я помню, – мама стояла надо мной в лесу. Она забинтовала мне голову простыней, чтобы остановить кровотечение. Сказала, что вы с папой мертвы. «Потоп уничтожил все, – сказала она. – Наш дом и все, что у нас было. Все пропало. А теперь нам пора уходить».
Некко усиленно размышляет и старается вспомнить, как она выбралась из воды. Может быть, ее вынесло на берег ниже по течению, остановило в заторе, прибило к бобровой плотине?
– Я выжила лишь благодаря слепой удаче, – говорит Некко. – Мама говорила, что Великая Мать уберегла меня.
Эррол качает головой.
– Это был я, маленькая Э. Я вытащил тебя из воды. Ты сильно ударилась головой, и было много крови, но твои глаза были открыты, и ты смотрела на меня. Ты вообще ничего не помнишь?
– Ты? – Некко недоуменно моргает. Он переминается с ноги на ногу и слегка раскачивается, словно по воле волн, подхваченный каким-то невидимым течением. Пистолет по-прежнему у него, но теперь ствол смотрит вниз.
– Я спас тебя точно так же, как пытаюсь сделать это сейчас. Я вытащил тебя из реки. Разве ты не помнишь?
– Извини, – говорит Некко. Она не помнит и не знает, чему верить.
– Я не мог спасти папу. Река унесла его. Я вытащил тебя и отнес к лесу, потом ждал, пока не услышал приближение мамы. Потом я убежал.
