Молвив это, он протянул руку наместнику.
Однако самоуверенный молодой человек даже не пошевелился и своей протягивать не спешил. Зато сказал:
— Нелишне бы сперва узнать, со шляхтичем ли имею честь, ибо хоть и не сомневаюсь в этом, но анонимные благодарности полагаю неуместными.
— Вижу я в тебе, сударь, истинно рыцарские манеры, и полагаешь ты справедливо. Речи мои, да и благодарность тоже, следовало мне предварить именем своим. Что ж! Перед тобою Зиновий Абданк, герба Абданк с малым крестом, шляхтич Киевского воеводства, оседлый и полковник казацкой хоругви князя Доминика Заславского тож.
— Ян Скшетуский, наместник панцирной хоругви светлейшего князя Иеремии Вишневецкого.
— Под славным началом, сударь, служишь. Прими же теперь благодарность мою и руку.
Наместник более не колебался. Панцирное товарищество хоть и глядело свысока на жолнеров других хоругвей, но сейчас пан Скшетуский находился в степи, в Диком Поле, где таким околичностям придавалось куда меньше значения. К тому же он имел дело с полковником, в чем тотчас же воочию убедился, потому что солдаты, возвращая Абданку пояс и саблю, мешавшие им приводить незнакомца в чувство, подали ему и короткую булаву с костяной рукояткой и яблоком из скользкого рога — обычную регалию казацких полковников. Да и платье на его милости Зиновии Абданке было богато, а умелый разговор обнаруживал живость ума и знание светского обхождения.
Так что пан Скшетуский пригласил его отужинать, поскольку от костра, дразня обоняние и аппетит, потянулся уже запах жареного. Солдат извлек мясо из огня и подал на оловянном блюде. Стали есть, а когда принесен был изрядный мех молдаванского вина, сшитый из козловой шкуры, завязалась и нескучная беседа.
— За наше скорое и благополучное возвращение! — возгласил пан Скшетуский.
— Ты сударь, возвращаешься? Откуда же, позволь поинтересоваться? — спросил Абданк.
— Издалече. Из самого Крыма.
— Что же ты там делать изволил? Выкуп возил?
— Нет, сударь полковник. К самому хану ездил.
Абданк с любопытством насторожился.
— Однако же в приятной компании побывал! С чем же ты к хану ездил?
— С письмом светлейшего князя Иеремии.
— Так ты в послах был! О чем же его милость князь изволил писать хану?
Наместник быстро глянул на собеседника.
— Сударь полковник, — сказал он, — ты глядел в глаза татям, которые тебя заарканили, и это дело твое; но о чем князь писал хану, это дело не твое и не мое, а их обоих.
— Я было удивился, — хитро заметил Абданк, — что его милость князь столь молодого человека послом к хану отправил, но, услыхав твой, сударь, ответ, более не удивляюсь, ибо хоть и молод ты годами, но опытностью и разумом зрел.
Наместник невозмутимо выслушал лестное замечание, покрутил разве что молодой ус и спросил:
— А скажи-ка мне, ваша милость, что поделываешь ты возле Омельника и откуда тут взялся, да еще один?
— А я не один, я людей на дороге оставил, и еду я в Кудак к пану Гродзицкому, командующему тамошним гарнизоном, к каковому меня его милость великий гетман послал с письмами.
— Отчего же ты не поплыл на байдаках?
— Таков был приказ, от коего отступать мне не подобает.
— Странно, и весьма, что его милость гетман так распорядился, ведь в степи-то ты и попал в столь неприятную передрягу; едучи же водою, наверняка избежал бы ее.
— Степи, сударь мой, теперь спокойные, я их знаю хорошо, а приключившееся — это злоба человеческая и invidia[4].
— Кому же ты так не по душе?
— Долго рассказывать. Видишь ли, сударь наместник, сосед подлый у меня; он и мое имение уничтожил, и вотчину оттягать хочет, и сына моего побил. А теперь, как ты сам видел, и на мой живот покусился.
— Да ты, ваша милость, не при сабле разве?
Тяжелое лицо Абданка на мгновение вспыхнуло ненавистью, глаза хмуро загорелись, и он ответил медленно, неторопливо и четко:
— При сабле. И да оставит меня господь, если отныне я лучшей управы против врагов моих искать стану.
Наместник хотел было что-то сказать, но вдруг из степи донесся конский топот, вернее, торопливое жваканье копыт по размокшей траве.
Сразу и слуга наместника, выставленный караульным, прибежал сообщить, что на подходе какие-то люди.
