Одолень-трава - страница 93

— Или я вас плохо понимаю, или… — Николаю Сергеевичу и в самом деле не все было понятно. — Вы хотите сказать, что вовсе не было никакой темноты и отсталости?

— О нет! — Викентий Викентьевич поднял вверх ладонь. — Была и темнота, и лапти, и армяки с азямами. Я лишь хочу сказать, что, кроме тьмы, был, наверное, еще и свет, который через века и нам светит. В сплошной беспросветной темноте великие произведения искусства создать невозможно.

Викентий Викентьевич замолчал, словно бы поставил точку. Затем грустно так, тихо то ли улыбнулся, то ли усмехнулся:

— Вы небось слушаете и думаете: к чему весь этот разговор? — Опять немного помолчал. — А вот к чему. С некоторых пор беспокоит меня нынешняя молодежь…

Николай Сергеевич пока не видел прямой связи между только что сказанным и молодежью, но не стал торопиться с вопросами.

— Соискатель касается и умонастроений студенческой молодежи тех лет, — Викентий Викентьевич кивнул на рукопись диссертации. — Верный своей методе, он, конечно, спешит сказать, что те студенты многого не понимали и во многом заблуждались. Но, описывая их вечеринки, все же отдает должное той светлой, чистой атмосфере, в которой они проходили, горячему стремлению молодых людей послужить своему народу… А что из себя представляют нынешние студенческие вечеринки? Обыкновенные застолья с обильной выпивкой. Ну, еще с музыкой. И чья музыка гремит на этих пирушках, какие песни поются, какие танцы танцуются? Наши? Нет, чужие! А почему?

— Вопрос не простой, — признался Николай Сергеевич. Про себя же подумал: а и в самом деле — почему? Считай, что профессор устраивает тебе экзамен, на который по дороге сюда ты соглашался. Отвечай!..

— Видно, не все хорошо с воспитанием молодежи, если у нее нет любви к своему национальному, нет гордости за свое исконное… Сами же называем всю эту, с позволения сказать, культуру не иначе как буржуазной эрзац-культурой и, однако, спокойно взираем, как наши ребята и девчонки большой ложкой хлебают ее изо дня в день…

— И что, вы полагаете, следовало бы противопоставить этому? — Принимать экзамены, пожалуй, все же легче, чем сдавать.

— Повторю за вами: вопрос не простой. И не только о музыке речь. С некоторых пор (до войны этого не было) мы и одеваемся не во что хотим, а в то, что диктует нам Запад… Понятное дело, мы не говорим «Запад», а употребляем более обтекаемое слово «мода», но суть-то остается той же. И даже чисто русские сапожки и то наши женщины не осмеливались носить, пока их на то не благословил Париж… Вопрос очень и очень не простой. В живописи космополитической авангардистской мазне противостоит национальное. Наверное, и в других видах искусств — в песне, танце, в эстрадной музыке — надо тоже искать что-то свое. Гордость за свое национальное…

— Но ведь, — на этот раз не выдержал Николай Сергеевич, — от национальной гордости недалеко и до…

— Договаривайте, договаривайте, — поторопил Викентий Викентьевич, — до шовинизма? Так вы хотели сказать?

— Примерно, — уклонился Николай Сергеевич от определенного ответа.

— Вот-вот, пугаем себя этим жупелом, а в результате русские разучились петь свои русские песни. Мне приходилось слышать, как прекрасно поют свои народные песни украинцы, эстонцы, грузины, молдаване, чуваши. Русские песни можно слышать только со сцены… Даже в том, что русский сказал про себя, что он — русский, и то нам уже мерещится великодержавный шовинизм. Вы, поди, слышали, что произошло на дне рождения у Боба Навроцкого?

Как не слышать! Николай Сергеевич сам об этом хотел поговорить с Викентием Викентьевичем, да не знал, как начать.

— Да, неприятная история. Только я что-то не пойму, зачем из мухи слона сделали, и, говорят, парня чуть ли не из института исключать собираются.

— Не собираются — считай, исключили. — Викентий Викентьевич разом потускнел, и голос у него стал сухим, жестким. — Маша, к которой дочь пошла, однокурсница парня. Так вон, она говорит, что нынче заседало факультетское бюро и большинством в один голос высказалось за исключение.

— За исключение?! — как эхо, повторил Николай Сергеевич.