Одолень-трава - страница 62

Когда Вадим узнает об  э т о м, он будет — уж определенно — рад и счастлив. А у нее радости почему-то нет… Куда бы все проще было, если бы… если бы в тот июльский день на даче она не уступила Вадиму…

А может, все это я напридумывала?.. Ведь вот жду Вадима, хочу его видеть — значит, по-прежнему люблю его? Конечно же люблю!

Но другой внутренний голос говорил-спрашивал: любишь? Но почему же раньше ты просто любила, и все, а теперь тебе надо уговаривать, убеждать себя, что любишь?

И Вика не знала, что ответить.

Сразу же по объявлении приговора Николай Сергеевич через боковую дверь вышел из зала суда. Сидел он отдельно от Нины Васильевны, и надо бы дождаться ее и Вадима, чтобы имеете идти домой. Но он боялся встретиться с матерью потерпевшего, Антониной Ивановной. Боялся ее вопросов. Возможно, Антонина Ивановна и не стала бы ни о чем спрашивать — вопросы задал своим решением суд. Неужто так низко, так нипочем ценится человеческая жизнь? И это у нас, где человек во всей иерархии ценностей объявлен ценностью наивысшей.

Вряд ли Антонина Ивановна пылает чувством мести и жаждет крови. Но если так получилось, что на ее долю выпали тяжелые переживания за судьбу сына, она, надо думать, вправе была надеяться, что порок будет наказан и справедливое наказание это принесет успокоение ее измученному сердцу: закон защитил ее сына. Защитил и от этого Джима-Яшки, и от других таких же Яшек… Нет, не защитил. И если Коля будет работать в вечернюю или ночную смену, она будет еще больше тревожиться за него…

А еще и потому, наверное, Николай Сергеевич не стал дожидаться жены и сына, что идти домой ему сейчас не хотелось. Несостоявшийся разговор с Вадимом теперь уж определенно не состоится. Если они с матерью еще до суда в один голос спрашивали: «А что, собственно, произошло?» — то теперь суд вполне авторитетно и официально подтвердил, что действительно ничего не произошло. Ребячья шалость, не больше.

В «Вильгельме Телле» отец должен был попасть стрелой в яблоко на голове сына. Пролетит стрела хотя бы на сантиметр выше яблока — смерть отцу; пройдет на сантиметр ниже — яблоко-то на голове! — смерть сыну. Те сантиметры имели высокий трагедийный смысл. А какой, хотя бы обыкновенный человеческий, смысл имеет тот сантиметр, благодаря которому Джим-Яшка фактически избежал наказания: два года условно — разве это наказание?! Будто перед ним стояла задача пырнуть ножом как можно ближе к области сердца, но не задеть самого сердца. И поскольку, мол, ты задачу эту успешно выполнил, мы тебя для вида пожурили, и можешь продолжать дальше в том же духе…

Ну а уж если за нож последовало чуть ли не символическое наказание, что говорить о какой-то шапке или бесплатном катании на такси?! Нашелся тот таксист, и суд, словно бы в насмешку, постановил взыскать с пассажиров те два рубля семьдесят копеек в его пользу. Будто все и дело-то в этих рублях и копейках!..

Целая книга — уголовный кодекс: сотни страниц, сотни различных, на все случаи жизни, статей. Но, оказывается, нет в этой премудрой книге статьи, по которой бы каралось унижение человека человеком…

Вспомнилась история, которую Николаю Сергеевичу года два назад рассказывали в одном селе.

Тракторист-пьяница терроризировал свою семью. Напиваясь по праздникам, по его же собственному выражению, до изумления, он гонялся с топором за женой, держал в смертельном страхе детей. Так продолжалось довольно долго. Жена пыталась жаловаться в милицию: укоротите буяна! В милиции сказали, что могут провести с мужем воспитательную беседу или — самое большее — посадить на пятнадцать суток. А привлечь к ответственности за угрозы и размахивание топором — нет такой статьи. «Ну хоть на пятнадцать суток. Может, одумается». Мужика посадили, время для обдумывания своего поведения у него и впрямь было. И что он надумал? Если и раньше характер у него был не слишком мягким, вернулся он из райцентра домой и вовсе зверь зверем: «Дура баба! Какая прибыль тебе от того, что я две недели тротуары подметал, а не на тракторе работал? Да я бы минимум сотню заробил — и выпить было бы на что, и тебе бы, много ли мало ли, перепало… Ну, теперь держись, кровавыми слезами тебе эти пятнадцать суток отольются!..»