Рабочий одного из московских заводов писал, как в электричке к нему пристали
«два молодых нахала. Поначалу я и внимания на них не обратил: ну пусть немного покочевряжатся, молодые еще, глупые. А еще и книжку интересную про шпиона иностранной разведки читал, не хотелось отрываться. А они, видя такое, должно быть, посчитали, что я их напугался. И — дальше больше на меня взъерошиваться, обзываться стали, всякие оскорбительные слова произносить. Ну, тогда я им: перестаньте, мол, пока я вас, сопляков, за шиворот не взял и на первой же остановке из вагона не вышвырнул. Эх, как они за сопляков взвились! И гляжу — уже с кулаками ко мне подступают: ах, ты такой, да ах, ты сякой, да мы тебя самого сейчас за шиворот возьмем! И не только говорят, а и впрямь за воротник хватают. Ну, тут что мне оставалось делать? Дал я так легонько переднему снизу в подбородок, он и отлетел. И все бы хорошо, да только при этом затылком о спинку сиденья, об угол ударился и черепушку слегка проломил…»
Дальше рабочий писал, что после этого случая в электричке кончилась его спокойная жизнь. Вот уже полгода таскают по следователям.
«Сначала шили мне статью как зачинщику драки, поскольку с моей стороны свидетелей не было, а со стороны этих добрых молодчиков были — еще двое ребят, их дружков, за моей спиной сидело. И пропащее бы мое дело, да в показаниях свидетелей разнобой нашли. Он меня и спас. Однако спас, да не совсем. Теперь мне шьют превышение пределов обороны. То есть лезут на тебя, ты обороняйся, но так, чтобы нападающему, коим грехом, больно не сделать… Это что ж выходит: соберешься куда поехать — не забудь взять с собой двух-трех свидетелей. А еще и матрасик прихвати — полезет кто на тебя, ты сначала за его спиной тот матрасик раскинь, а уж потом начинай обороняться. Это что же за порядок? Где же справедливость? Прошу: помогите мне. Тем более что черепок у того молодого подонка давно зарубцевался».
«Помогите мне»! — дочитав письмо до конца, горько усмехнулся Николай Сергеевич. — Мне бы самому кто помог!..»
2
— Ну наконец-то! — ворчливо-ласково пропела Нина Васильевна, когда он переступил порог квартиры. — А мы с Вадиком пождали-пождали да — целый день не евши! — сели обедать.
«Положим, ждали-то вы недолго, — отметил про себя Николай Сергеевич, — если и пообедать успели, и Вадим, похоже, куда-то смылся».
И как бы упреждая его вопрос, Нина Васильевна пояснила:
— Кто-то из ребят позвонил Вадику: лишний билет в кино оказался. Как раз перед тобой ушел… Да ты мой скорее руки, садись за стол. Первое еще не остыло, а второе сейчас разогрею.
Давно уже не приходилось видеть Николаю Сергеевичу жену такой размягченно-благодушной и одновременно деятельной. Она и полотенце услужливо ему подала, и в холодильник тут же зачем-то сунулась, и хлеб резала, и котлеты на сковороде переворачивала.
Пожалуй, это хорошо, что Вадима нет: Николай Сергеевич не знал, как и о чем бы с ним разговаривал. О чем — еще можно найти: хоть о том же судебном разбирательстве. А вот как, в каком тоне ему теперь следует разговаривать с сыном, этого Николай Сергеевич пока еще не знал. И, значит, есть время подумать, решить… Но и быстрый, легкий уход Вадима в какое-то кино неприятно резанул: ну будто он с футбольного матча вернулся, где его любимая команда выиграла…
— Ты, отец, словно бы и рад и не рад, что вся эта история благополучно закончилась, — наливая в тарелку наваристый пахучий борщ, сказала Нина Васильевна. — Пришел какой-то смурной.
— Голова что-то разболелась, — соврал Николай Сергеевич первое попавшееся.
А разобраться — он и в самом деле был рад и не рад. Опасность миновала, сын дома — как тут не радоваться! Но стоило вспомнить обескровленное лицо Коли на больничной койке, вспомнить его встревоженную, опечаленную мать, и радость куда-то улетучивалась. А еще нет-нет да вставала перед глазами безмысленно-наглая рожа Джима-Яшки, его вызывающе самодовольная поза во время чтения приговора — тогда настроение уж и совсем «смурным» делалось.
Словно бы угадывая его состояние — неудивительно, скоро тридцать лет как вместе! — Нина Васильевна сказала: