Одолень-трава - страница 26

— Да! Про Вадика-то забыла сказать… Смурной сидел, сразу видно: по тебе ужасно скучал… Счастливая ты, Вика! Любит он тебя до невозможности… Потом они пошли пройтись, обещали вернуться, а что-то не вернулись… А знаешь, Вика, мой-то…

Уже «мой»!

— …мой-то что сказал мне на прощанье? Со значением так сказал…

Кто-то из ребят пошутил: Музыка — пластинка долгоиграющая.

— Ты уж извини меня, Музик…

— Поди-ка дела какие-нибудь?

— Угадала… Суп варю, как бы не убежал.

— Все такие ужасно занятые! А я тебе самого-то главного не успела сказать…

— Приветик, Музыка!

Про суп-то я брякнула просто так, а ведь и в самом деле давно пора обед готовить, отец вот-вот может нагрянуть… И всего-то на неделю тетя Поля уехала, а гляди-ка, как без нее плохо…

В прихожей раздался звонок.

Это, конечно, отец. А я еще и плиту не зажигала. Хозяйка!

Отец пришел оживленным, разговорчивым — верный признак, что «срезавшихся» у него на экзамене было немного.

— Уходил, не стал тебя будить. Выспалась ли? Что-то у тебя вид какой-то неопределенный… А у меня нынче счастливый день: двое ребят попались — заслушался. Один про Киевскую Русь так рассказывал, словно сам при дворе Владимира Мономаха живал и в походы на половцев ходил. Другому раскол достался, протопоп Аввакум — так этот еще хлеще отвечал; Аввакумку на память цитировал…

— Ты сегодня рано, папа.

— Какое же рано?! Шестнадцать человек проэкзаменовал… А-а, ты вон о чем — обед не успела приготовить. Ай да Витя! Хочешь отца голодом уморить? Негоже, негуманно!.. Впрочем, древние говорили, что из того, что ест человек, только одна четверть идет ему на пользу, а три четверти — на пользу врачам. И ты права — с какой стати мы будем заботиться о врачах?!

Какой у нее замечательный отец! Отругать бы надо лентяйку-копуху, а он только улыбается, будто и в самом деле это очень здорово, что дочь его без обеда оставила. И вспомнить — что-то даже и не припоминается, чтобы он ее вообще когда-нибудь ругал или хотя бы сердито с ней разговаривал.

— Папа, я сейчас. Мигом!

— Ну, так ты же у меня молодец.

Отец пошел в кабинет, а Вика — быстрым шагом на кухню.

Вот мясо, а вот картошка и лук… Какая умница-заботница эта тетя Поля — все запасла, все приготовила. Старенькая только уже стала, устает… Да и отец все храбрится, бодрится — есть еще порох в пороховницах! — а тоже ведь уже совсем старенький. Пошел сейчас к себе, сухонький, маленький, беззащитный какой-то, и так-то жалко его стало…

— Ты что, Виктуар? Что за слезы?

Она не заметила, как вошел на кухню отец.

— Это лук, папа…

— Ладно, если так… А я пока стаканчик кефира пропущу.

Он достал из холодильника кефир, налил стакан и ушел с ним опять к себе. Сейчас раскроет книгу, будет читать и, не отвлекаясь от чтения, отхлебывать из стакана. Ему всегда было жалко времени, которое он тратил на еду. «Самая бездарная трата! — говорил он. — За свою жизнь человек просиживает за столом в общей сложности от десяти до двадцати лет — это ли не ужасно?!» Когда обедали все вместе, волей-неволей приходилось есть без книги или газеты. Но как только выпадала возможность что-нибудь съесть между делом, в кабинете — он именно между делом и съедал, несмотря на громкие протесты и открыто выражаемое неудовольствие со стороны давней их домработницы — милой, доброй тети Поли. Случалось, что тетя Поля принципиально не подавала ему в кабинет. Тогда отец тихонько, покорно придет на кухню, для приличия посидит минутку-другую за столом, а потом подхватит стакан чаю с бутербродом и с виноватой улыбкой, так же тихо, как вошел, исчезнет…

А я еще хотела уходить от него. Нет, никуда я от него не пойду: и мне без него будет плохо, и ему без меня. Пусть Вадим как хочет, а только мне уходить нельзя… Вот и еще проблема. Вадику хочется, чтобы мы начинали жизнь отдельно от родителей. «Пока будем снимать комнату, а там что-нибудь придумаем. Может, в кооператив вступим…» Он знает, что отец мой его не то чтобы не любит, но и не скажешь, что любит. А я не хочу, не могу от отца уйти… Надо с Вадимом еще раз об этом поговорить. Сегодня же. Вот пообедаем — позвоню, чтобы пришел.