Одолень-трава - страница 165

Как много в нас фальшивого, наносного, показного, как охотно мы напяливаем на себя общестандартное, именуемое модой, обличив, под которым особенно удобно скрывать свое внутреннее «я». Откуда это в нас? Уж не от сознания ли малоценности этого «я», от подспудного сознания нашей духовной ничтожности? Как тут не вспомнить мудрого грека Бианта, жившего двадцать пять веков назад. Спасаясь от персов, жители покидали родной город, нагруженные своим имуществом, лишь один Биант шел налегке. Когда его спросили, почему он ничего не взял с собой, мудрец ответил: «Все свое ношу с собой». Истинным богатством он считал духовный багаж. Мы же едва не все силы устремляем на то, чтобы выглядеть не хуже других, быть, как все, иметь то, что имеют другие. И на что-то более важное, чем ковбойские штаны, уже не остается ни сил, ни времени. Да и зачем тратить силы и время не на обогащение своего бытия полезными, к тому же еще и престижными предметами удобной жизни, а на какое-то абстрактное обогащение души — ведь этого богатства все равно никто не видит… Наклейка на штанах, погончики на плаще — издалека видны; что у тебя под плащом — мало кого интересует… Само понятие духовности сужено, часто низводится до обыкновенной начитанности, до наличия в интерьере книжного шкафа или до умения поддерживать «интеллектуальный» разговор о вчера виденном по телевизору футбольном матче между «Нефтчи» и «Пахтакором». И это почему-то мало кого беспокоит. Мы продолжаем проявлять заботу лишь о наших житейских благах, будто материальное автоматически переходит, преобразуется в нравственное и, значит, беспокоиться не о чем…

Проводив гостя, Викентий Викентьевич сразу же вернулся в кабинет и прилег на диван. Разговор был нелегким не только для аспиранта, но и для него самого. Пожалуй, поистратился весь запас силенок, который удалось за вчера и сегодня накопить. Все же говорили не о погоде. Он и сейчас все еще мысленно продолжал этот разговор, находя в защиту своих посылок новые и новые аргументы.

Он-то продолжает разговор. Продолжит ли его сам с собой молодой соискатель? Не напрасно ли, не зря ли он тратил порох?

Хотелось надеяться, что не зря.

Вика вошла в квартиру, прислушалась. Тихо.

— Ау!

Ей никто не ответил. Значит, отец все же улизнул на свой ученый совет. Ну как же, без него там никак не обойдутся…

Вадим по дороге из института собирался зайти в мастерскую, забрать из ремонта радиолу. Так что придется поскучать в одиночестве. До недавнего времени это было делом привычным. Сейчас же в большой гулкой квартире она почувствовала себя как-то пустынно и неприкаянно. Выходит, начинает привыкать к семейной жизни. Вадим тоже с удовольствием сидит дома, в кругу, как он отвечает друзьям, своей жены. Два дня назад звонил Боб, приглашал пообщаться: и не виделись давненько, поди-ка, не с самого ли дня рождения, и предлог есть достаточно серьезный — на общегородской лингвистической олимпиаде он получил диплом первой степени. Раньше бы Вадим вприпрыжку побежал на такие посиделки на бобах, нынче же ответил товарищу весьма неопределенно: постараемся прийти, но не знаю, как Вика, Викентий Викентьевич еще не совсем здоров…

Отец немного отлежался, пошел на поправку, вон даже в институт на заседание укатил. Но за ним по-прежнему нужен глаз да глаз; до седых волос дожил, а хорохорится, петушится, как маленький. То ли не может понять, то ли не хочет понимать, что возраст есть возраст и его не обойдешь и не объедешь.

Она достала из холодильника мясо, начистила луку, пропустила то и другое через мясорубку. На первое сгодятся вчерашние щи (на то они и зовутся суточными), а на второе она приготовит котлеты. Конечно, они вряд ли будут такими же вкусными, как у Нины Васильевны, но Вадиму ее стряпня нравится, об отце и говорить нечего. По его мнению, она готовит «на уровне тети Поли», а это, считай, наивысшая похвала. Она-то прекрасно понимает, что такой похвалы ее кулинарная самодеятельность не заслуживает, но если нравится тем, для кого она готовит, — чего еще надо…

Ах, тетя Поля, тетя Поля! Святой человек, добрый гений дома. После смерти матери она заменила Вике мать. И какое должно быть терпение у этой старой мудрой женщины, какое бесконечно доброе сердце, если она за многие годы ни разу даже голос на нее не повысила. Она воспитывала ее не строгими выговорами, не нравоучениями, она воспитывала ее одной добротой… Уехала в свою калужскую деревню хоронить сестру, да с горя сама там захворала, и вот уже столько времени никак не может оклематься. Пишет, что очень соскучилась и хотела бы хоть одним глазком взглянуть и на Викентия Викентьевича, и на свою любимицу… Вика плакала над ее не шибко грамотными каракулями, она и сама ни по ком еще в своей жизни так не скучала, как по милой няньке тете Поле…