Одолень-трава - страница 157

— Ладно, пусть аспирант приходит сюда.

На другой день встал он поздно. Сквозь тонкую пленку уже некрепкого утреннего сна слышал, как Вадим с Викой умывались, завтракали, как щелкнул за ними замок входной двери. «Надо и мне вставать», — сказал он самому себе во сне, но не встал, а только крепче заснул и проспал чуть ли не до десяти часов.

И то сказать: при нездоровье сон — не лучшее ли лекарство?

Викентий Викентьевич умылся, побрился, сделал что-то вроде небольшой зарядки — потянулся, помахал руками, раз-другой прошелся по кабинету спортивным (как ему хотелось думать) шагом. После этого и завтракал почти с удовольствием. Значит, дела пошли на поправку. Главное — не размагничиваться, не поддаваться, и все будет хорошо.

Однако бодриться-то он бодрился, а потянулся за стаканом молока — и едва удержал его в руке. Яйцо тоже почему-то выскользнуло из пальцев, хорошо, упало в тарелку, а не на пол.

Викентий Викентьевич прислушался к себе. Все вроде бы хорошо. И сердце не прыгает, бьется ровно, и вообще ничего не болит. Тогда откуда эта противная слабость во всем теле, эта немощь, если он здоров, абсолютно здоров?!

Убрав со стола, он немного послонялся по квартире и решил на полчаса выйти на свежий воздух. Все же беззаботная прогулка — не поход в институт, на это у него пороху хватит. А что Вика настояла на «домашнем режиме», не так уж и плохо. Куда бы он пошел такой? И как опять не скажешь: умница-разумница у него дочь…

Он привык заботиться о дочери, привык к тому, что она его слушается, и не заметил, что те времена прошли-ушли и роли их поменялись. Теперь дочь заботится о нем и, выходит, ему надо ее слушаться. Да, конечно, как-то странно, непривычно, но, видно, надо привыкать…

Викентий Викентьевич надел плащ, шляпу и уже взялся за ручку двери, как его будто что-то остановило. Он оглядел прихожую, увидел на вешалке Викин берет и понял, что остановил его обычный наказ дочери одеваться потеплее. Пришлось снять плащ и надеть под него теплую кофту. Вики рядом не было, но он словно бы чувствовал на себе ее заботливый, опекающий взгляд. Выходит, начинает привыкать…

На дворе и в самом деле было прохладно, ветрено. По серо-голубому небу тащились раздерганные, разлохмаченные тучи. Они шли так низко, что казалось, вот-вот начнут задевать крыши домов.

Викентий Викентьевич не стал выходить на улицу. У них просторный, почти наглухо замкнутый двор: здесь и не так шумно, и не так ветрено, чего еще надо!

Он немного походил по утоптанным дорожкам дворового скверика, потом присел на вкопанную в землю скамью. Поблизости две девочки лет пяти увлеченно играли в песок, мальчишка, их сверстник, гонял мяч. Время от времени он подбегал к подружкам, будто бы нечаянно, гоняясь за мячом, разрушал, растаптывал их песочные дворцы, они его возмущенно ругали, но мальчишке эта ругань, похоже, доставляла удовольствие, потому что, побегав-побегав в сторонке, он снова появлялся в песочном городке и снова проделывал свою разрушительную работу.

Когда-то и Вика была такой же вот девочкой и играла в этой песочнице. И вроде бы не так давно это было. Летят годы…

В последнее время Викентий Викентьевич все чаще думал о дочери. То вспоминал ее маленькой, то пытался представить, что с ней будет и какой она будет через пять, через десять лет. Даже в размышлениях о себе, о своей жизни, особенно при подведении предварительных, как он их называл, итогов, Вика оказывалась на первом плане. Это и понятно: ведь уходя из жизни, он останется в ком же еще, как не в дочери? Продолжит ли она его? И не в том вопрос, продолжит ли она дело, которому он отдал жизнь (хотя это было бы, наверное, наилучшим «продолжением»). Вике не обязательно быть учителем отечественной истории, если у нее нет к этому склонности. Когда говорится: дело отцов продолжают дети, вряд ли это следует понимать в узко профессиональном смысле. Много ли передалось от него дочери самого сокровенного, останется ли в ней его главная суть: его понимание жизни, его горячая любовь к родной стране — вот в чем вопрос. Останется ли? Его кровь течет в ее крови. Но ведь одного этого мало. Так ли он воспитал дочь, сумел ли свои мысли сделать ее мыслями?.. Как бы хотелось дать утвердительный ответ на эти вопросы, но надо ли выдавать желаемое за сущее? У него сейчас даже нет уверенности, что хорошее имя выбрал для дочери. Виктория — Победа. Но кто и когда звал ее полным именем? Оно записано в метрике, в паспорте, а зовут ее все — и он вместе со всеми — Викой. Вика же на русский слух — не что иное, как злак из семейства бобовых. Как-то даже частушку пришлось слышать: чечевица, чечевица, чечевица с викою…