— Я еще не почистила зубы, — сказала она.
В ответ на ее уловку темная бровь Мэта резко изогнулась, а губы тронула веселая усмешка.
— Тогда — бегом чистить зубы, если это так необходимо. Поспешите, а то кофе остынет.
Зу кивнула, но с места не сдвинулась. Ноги стали словно свинцовые и не слушались команды мозга. Ей отчаянно хотелось убежать от Мэта. Но бегством не решить проблемы. Невозможно выйти замуж за Тони, пока в ее сердце остается темная тень Мэта. Нет, нужно смотреть ему в глаза и каким-то образом оттолкнуть от себя, нельзя допустить, чтобы он владел ее душой.
Мэт уже облачился в плотно облегающие джинсы. Зу испепеляла его взглядом, но предпринять ничего не могла. Ей казалось, будто с нее содрали кожу. Нервы были предельно напряжены. Волны теплого чувства к Мэту захлестывали девушку, эмоции невозможно было утаить. Небесно-голубого цвета, в тон джинсам, рубашка Мэта распахнулась, обнажив треугольник вьющихся волос. Зу испытывала танталовы муки при мысли о том, какие они — шелковистые или жесткие. Кончики ее пальцев закололо.
Улыбка Мэта стала широкой и еще более насмешливой, он, по-видимому, разгадал мысли девушки. И это придало ей силы, она наконец сдвинулась с места.
Почистив зубы и сполоснув лицо, Зу расчесала волосы, но не стала переодеваться — халатик надежно прикрывал тело, и она не слишком долго задержится. Не хотелось, чтобы Мэт думал, что она нервничает и умышленно затягивает время.
Кроме кофе на столе оказались апельсиновый сок, рогалики и вишневое варенье, от первой же ложки которого Зу пришла в восторг.
Уничтожив сок, Мэт дотянулся до плоской корзиночки, в которой громоздились рогалики, положил один на тарелку и намазал толстым слоем варенья. Затем лениво спросил:
— О чем это вы думали минуту назад? У вас сейчас такое странное выражение лица.
— Какое выражение? — осторожно поинтересовалась Зу, чувствуя, что у нее начинают пылать щеки.
— Перед тем, как я дал знать о своем присутствии, вас для мира как бы не существовало — вы смотрели в пространство с таким удивлением, словно никогда раньше не видели ни травы, ни деревьев, ни цветов.
Зу улыбнулась, слова эти смягчили ее настороженность. Наверняка в душе Мэта есть доброта, коль скоро сейчас он сказал о цветах, а не о ее скованности.
— У меня было ощущение, будто я никогда не видела истинного совершенства природы. Не знаю, как вам объяснить, только меня эта красота вдруг ошеломила, как будто…
Лицо Мэта застыло в сосредоточенном внимании.
— Возможно, это звучит, как фантастика. Я ведь никогда не лежала в больнице, никогда не подвергалась операциям. Таким тяжелым, когда человек не знает, выйдет ли он после операции здоровым и в прежнем своем состоянии. Но здесь я каждое утро, как только проснусь, бегу на балкон и стою там в оцепенении. У меня возникает ощущение, будто я только что очнулась после анестезии, в которую была погружена, не ведая, увижу ли этот мир снова. Я чувствую себя как бы вернувшейся из небытия и восторгаюсь этим дивным миром, как никогда прежде, прогоняю остатки сна и не верю в реальность яркой синевы неба, сверкание красок… Вам понятно, о чем я говорю?
Зу не могла объяснить, почему для нее важно, чтобы Мэт правильно ее понял, почему наступившая пауза холодом пронзила сердце. Молчание бывает разным. Молчат, когда думают. Бывает молчание в знак согласия. Молчание может возникнуть между людьми так нежно, как сладкая песня, а иногда оказывается тяжелым, как бы предупреждающим о чем-то страшном. Никогда еще молчание не казалось Зу таким зловещим, как эта затянувшаяся пауза.
— Да, я вас понимаю, — неторопливо произнес Мэт.
Выражение сердечной теплоты на его лице сменила глубокая печаль. На какой-то миг, настолько короткий, что Зу это могло лишь померещиться, лицо Мэта превратилось в маску, только глаза выражали душевную боль. Потом они скрылись под тяжелыми веками. Когда же Мэт вновь открыл глаза, на лице его появилась новое выражение, которое Зу слишком хорошо знала. Теперь он усмехался — вызывающе и открыто. Зу давно ненавидела эту усмешку, ей хотелось ногтями начисто соскрести ее с лица Мэта, чтобы никогда больше не видеть!
