— Но это невозможно, — едва выдавила она, сдерживая нервный смех. — Наверняка уже начали расчищать дороги. Буран бураном, но при современном оборудовании жизнь не замирает. Ради Бога, сейчас двадцатый век.
— Да, но не здесь,
— Но у вас ведь есть все на случай плохой погоды. Что это за огромная машина в гараже? А аэросани? Разве на них нельзя добраться до города?
— Вы забываете, что это весенняя метель в горах Монтаны. Дороги занесены. Вес ориентиры тоже. Видимость равна нулю, и сила ветра уже больше двадцати баллов. Между этим местом и городом есть одно ранчо, но его трудно найти даже в погожий летний день. — Он кивнул в сторону окна. — При таких условиях мы собьемся с пути, не пройдя и двадцати шагов от дома, а если потеряться в такую погоду, не важно пешком, на аэросанях или вездеходе, то это верная смерть. Неужели не достаточно вчерашней эскапады? Хотите попробовать снова? — Он замолчал, подозрительно прищурив зеленые глаза. — Может вам не терпится свести счеты с жизнью?
— Нет, — спокойно отвечала она. — Не собираюсь, я не психопатка. Я обычный человек, как и вы. Только плохо приспособленный к жизни. Совершенно безобидный для окружающих.
— Я не пытаюсь напугать вас, — сказал он, наконец. — Но сколько мы пробудем здесь, одному Богу известно. Если вы боитесь… что у вас возникнут проблемы мне лучше знать о них заранее.
— Не тревожьтесь, я не собираюсь закатывать истерику.
Он пожал плечами и нетерпеливо провел рукой по волосам.
— Тогда я не понимаю, в чем же ваша проблема?
Она молчала, пытаясь представить себе свои страхи: пребывание на улице и вообще в открытом пространстве, полеты на самолете, гроза, дождь… напоминание о том, что не следует оставлять ее одну, даже когда она спит. Воспоминания, которые подавляли здравый смысл на несколько часов, загоняли то в темный чулан, то под кровать, или под дерево в метель — в любой укромный уголок замкнутого пространства, где она ощущала себя в безопасности.
— Я хожу во сне, — наконец сказала она так неуверенно, что он тотчас понял, что она сказала далеко не все.
Они сидели за маленьким столом у окна напротив друг друга, но Арианне казалось, что их разделяли тысячи миль. С тех пор как они уселись за стол и принялись за омлет, Брандт не произнес ни слова, хотя он сам настаивал на завтраке, пробормотав что-то по поводу того, что не пристало выбрасывать приготовленную еду.
Даже сейчас, хотя он и не произносил ни слова, Джошуа Брандт странным образом воздействовал на нее. Стоило ей взглянуть на него, и она мгновенно вспоминала их первую встречу и как он стоял в ледяном ручье, держа ее на руках под перевернувшимся мостиком. Она ясно помнила чувство благоговейного изумления, внезапно посетившее ее при мысли о том, что его лицо похоже на лица мужчин из далекого прошлого, когда мужское достоинство измерялось отвагой и широтой души. Откуда у нее эти фантазии?
Конечно, дело был не только во внешней красоте, решила она, продолжая украдкой разглядывать его лицо. Люди, которые являются арбитрами в подобных вещах и выбирают мужчин для театральных подмостков или для обложек глянцевых журналов, прошли бы мимо этого строгого, почти сурового лица, ища кого-то привычнее, с улыбкой на миллион долларов. Они остановили бы свой выбор на милом, приветливом, смазливом лице бесхарактерного, ничем не примечательного мужчины. Это был растиражированный образец, предложенный поколению Ари, и именно поэтому такие мужественные лица, как у Джошуа Брандта не мелькали на голубом экране. Разве все дело только в этом? Неужели мужчины с внешностью завоевателя мира так редки в наши дни, что она не могла проигнорировать первоначальное впечатление? Подперев подбородок рукой, она так глубоко ушла в свои размышления о неотразимости Джошуа, что не заметила, когда его взгляд оторвался от окна и остановился на ней.
— Почему вы так смотрите на меня?
Она вздрогнула от звука его голоса, неожиданно нарушившего долгое молчание. Когда их взгляды встретились, почувствовала легкий страх и немедленно уставилась в свою тарелку, словно провинившаяся школьница.
